Кубиш засмотрелся на карточку.
— Была, — сказал он. — Она погибла.
Рик встрепенулся:
— Как?
— Ну, как еще? — тихо сказал Ян. — Немцы убили. Сразу после Мюнхенского пакта, когда вошли в Судеты. Немцы стали выгонять из дома их семью, Мартина сопротивлялась, ее убили. Совсем короткая история. — Кубиш сунул фотографию в карман. — Ей было всего семнадцать. Она не заслужила такой участи.
Рик выпустил дым.
— Никто не заслуживает, — сказал он. — А никто не минует все равно.
Они докурили и затоптали окурки в зеленой траве.
— Уже скоро, — сказал Ян, — мы отомстим за нее.
Рик посмотрел на него:
— Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь.[129]
— Но Он оставил нас, — возразил Ян. — Сейчас мы своими поступками должны призвать Его обратно.
— Как скажешь, — согласился Рик. — Ответь только, ты подумал об остальном?
Судя по лицу, Ян совершенно не понял, о чем говорит американец.
— Я вот о чем… — Рик закурил новую сигарету из своего драгоценного, но быстро тающего запаса. — Ты задумывался, что может произойти, если у нас и вправду все получится?
— Конечно, получится, — сказал Кубиш. Казалось, его удивляет, что могут быть какие-то сомнения, какая-то иная вероятность, кроме успеха.
— Ну, положим, — не унимался Рик. — Положим, мы взорвали Гейдриха к чертям и смылись. Что тогда? — Он попробовал выдуть колечко дыма, но не вышло; похоже, утратил квалификацию.
— Тогда мы победим и отомстим за Мартину. Остальное меня не касается.
Сказал, как сказал бы прежде сам Рик. Парень ему начал нравиться. Хорошо бы этому юноше не пришлось умирать.
— А наверное, должно бы, — сказал Рик. — Наверное, стоит подумать, что может случиться потом. Думаешь, немцы это так оставят? Ты их видел. Завали у них одного — и они уничтожат сотню, а то и тысячу твоих. Думал ли об этом Ласло?
— Сомневаюсь. — Ян поерзал ботинком по траве. — Виктор Ласло — герой для каждого верного сына Чехословакии. Среди нас нет такого, кто не пошел бы за ним хоть в пекло, если он позовет. Что бы ни случилось после того, как мы убьем Вешателя Гейдриха, тому и быть. Тут ничего не поделать.
— Ничего? — тихо переспросил Рик. — Ладно, разглагольствовать бесполезно. Пошли в дом.
Габчик уже лег спать, если это можно так назвать. Молодой солдат уснул прямо в одежде, с рюкзаком на плечах, заряженный автомат на коленях. Кубиш пожелал доброй ночи Рику и Ласло и отправился спать в сарай.
— Всё сомневаетесь, да? — сказал Ласло.
— Не кошерно сомневаться, когда уже дал слово, — сказал Рик. Не то настроение, чтобы выслушивать тирады Виктора Ласло. — Свою часть соглашения я выполняю.
Ласло недоверчиво покачал головой:
— Тогда в Касабланке вы говорили не так. Там вы сделали выбор. И в сущности, не один. Вы решили отдать транзитные письма нам — то есть, виноват, вы решили отдать их мне — моя жена получила бы свой документ в любом случае. Вы решили заключить со мной соглашение, когда меня арестовали. Вы решили надуть капитана Рено, посадить нас в самолет, решили застрелить майора Штрассера, когда нужно было только стоять в стороне и ничего не делать.
— Вас там не было, — возразил Рик. — Майор Штрассер решил застрелить меня первым.
Ласло улыбнулся:
— Но вы, как настоящий американский ковбой, выхватили «кольт» быстрее и, как у вас говорят, хладнокровно пришили парня.
Рик уронил руки на стол.
— Либо он, либо я.
Но Ласло побил эту карту:
— Можно было обойтись без «либо — либо». Вы могли уйти в сторону и позволить ему задержать наш самолет. И вы прекрасно могли свалить в Лондоне. Вы и сейчас еще можете уйти. Вы мне не доверяете, я знаю. Вы думаете, я фанатик.
— Вот тут вы ошибаетесь, — перебил его Рик. — Я знаю, что вы фанатик.
— Прекрасно, пусть так. — Ласло взял одну из последних оставшихся бутылок и налил себе маленький стакан пива. Рику не предложил. — Иногда кому-то надо быть фанатиком. Но моего вопроса это не снимает: что мешает вам взять и уйти?
— Поздновато, вам не кажется?
— Из-за мисс Лунд?
— Из-за всего, — отрезал Рик. — Послушайте, Ласло, мы оба взрослые люди. К чему ходить вокруг да около. Я полюбил Ильзу в Париже, не зная, что она ваша жена, и люблю ее сейчас, уже зная. Не будь ее, и меня бы тут не было. Но я тут, и вы тут, и у нас общее дело.
Ласло глубоко вздохнул.
— Мсье Блэйн, — начал он. — Я говорил вам в Лондоне, что лично убью вас, если заподозрю малейшую неверность нашему делу. Позвольте еще раз повторить это обещание. Как и вы, я — человек слова: это единственное, чего у меня не отняли фашисты. Это мой единственный капитал, и я не трачу его легко или на пустяки. — Ласло глубоко и с удовольствием затянулся сигаретой и изящно выпустил дым. — Может, я наивен, но я ожидаю такой же манеры поведения — по сути, такой же этики — и от вас. Вы дали мне слово, я его принял. Что там было у вас с миссис Ласло, пока я был hors de combat,[130] мне совершенно не важно. Однако меня весьма заботит, что произойдет в грядущем. — Ласло на миг замолчал, собираясь с мыслями. Он еще никому не говорил того, что собирался сказать сейчас. — Дело не в моем личном отношении к герру Гейдриху, — начал он. — Хотя нет, наверное, в нем. — Спокойный, уверенный в себе Виктор неожиданно показался растерянным, уязвимым, смущенным. — Мсье Блэйн, — наконец произнес он, — объяснит ли вам это мою ненависть к Рейнхарду Гейдриху, если я скажу, что он убил моего отца?