Ты и правда дезертировала от Жэнь?
Я поднимаюсь из-за стола и ускользаю на один уровень выше – палубу.
Ночи становятся все более влажными – явный признак того, что мы приближаемся к месту назначения. Жара в моей каюте не дает мне уснуть даже после того, как я раздеваюсь до нижнего белья; и я лежу без сна, думая о Жэнь. Пока мы напиваемся и угощаемся уткой и охлажденными морскими гребешками, что ест она? Пока мы поем и танцуем, что делает она? Сжигает мертвых лошадей и смотрит на звезду Синь Бао в небе? Облако наверняка доложила ей о каждом моем слове и действии. Верит ли она своей названой сестре? Верит ли она в то, что я предательница?
Она поверит, если я безошибочно проверну стратегему.
Это все, чего я хочу. Все, что меня волнует.
Я переворачиваюсь на спину. Дощатый потолок над моей головой дрожит от кутежа наверху. Я не должна думать о Жэнь. Я закрываю глаза – и вижу ее. Свою сестру. Она в этом убогом фиолетовом жилете. В том, что когда-то был моим. Я выросла из него. Той зимой, после эпидемии брюшного тифа, он лежал в мусорной куче приюта вместе со всей нашей одеждой. К тому времени, когда я поймала Ку в обнимку с этим жилетом спустя целый сезон, не было никакого смысла впадать в ярость. Она осталась невредимой. В безопасности.
На ней был этот жилет в тот день, когда воины разграбили город, вызвав волну бегства мирных граждан, которая в конечном счете увлекла за собой и ее.
Родители, сестра, наставники – они первыми бросили меня. Но с Жэнь все иначе. Она не сестра ни по крови, ни по клятве, ни как-то иначе. Она моя леди, а я ее стратег. Я служу ей ради личной славы.
Я не потеряю ее.
Музыка наконец умолкает. Слышится шум и гам прибирающихся слуг, затем я слышу людей, нетвердой походкой расходящихся по своим кроватям.
Я поднимаюсь со своей.
Я крадусь из каюты и направляюсь в опустевший камбуз. Я сажусь за одну из цитр и играю, мои пальцы скользят вверх и вниз по струнам в глиссандо, с легкостью импровизируя. От мажора к минору, от минора к мажору. Подобно человеческому голосу, смеющемуся и плачущему одновременно.
Я снова слышу Мастера Яо.
Глупая девчонка! Соединись с музыкой! С помощью ци! Ци, из которой построена вселенная. Она придает энергию всему, включая музыку, если верить древним философам. Я не знаю. Я никогда не чувствовала того, что должна была.
Неправильно! Сыграй еще раз! Ты совсем не понимаешь!
Я играю громче, изгоняя из своей головы этот голос.
В камбуз входит кто-то еще, садится за другую цитру и тоже играет.
Я узнаю, кто это, лишь по музыке. Он отметит себе, что я не сплю в этот час. Он может даже догадаться о моих беспокойных мыслях и сообщить обо мне Миазме.
Уходи, пока он не прочувствовал твои слабые места.
Но его музыка удерживает меня на месте. Ворон может не доверять мне, но он также и не заблуждается во мне. Мы не разговаривали с того первого дня на палубе, и это не имеет значения.
Мы говорим сейчас.
Горны возвещают о нашем прибытии, когда мы плывем среди цветов лотоса. Корабельные матросы сбрасывают якоря; флот империи образует красную, блестящую, словно лакированную, полосу на речном пути.
В доках нас встречает кучка южных придворных, чтобы сопроводить в Шатер Найтингейла, где устраивает прием при дворе Цикада. Мирное население выстраивается вдоль белых известняковых улиц, мимо которых мы проезжаем. Дети, которые не знают ничего лучшего, визжат от восторга. Взрослые выглядят мрачнее, их глаза прикованы к флагам империи, которые мы несем.
Нас ведут по мосту, через сад и во двор. Евнух объявляет о нас, когда мы идем по центральной аллее; вокруг пестрят поля из советников, сидящих на подушках слева и справа.
В то время как лагерь Миазмы наполнен как молодежью, так и стариками, двор Цикады в основном состоит из стариков. Все они с седыми бакенбардами и препираются друг с другом, останавливаясь только для того, чтобы отметить наше присутствие, прежде чем продолжить. Атмосфера удушающая, и я не виню Цикаду, когда она не появляется. Ворон кашляет и пожимает плечами, когда я пристально смотрю на него. Я ничего не могу с этим поделать, говорят его глаза. Я болен. Затем он кашляет еще. Ближайшие к нам южные придворные отодвигаются в сторону.
Наконец появляется сама леди. Она одета в белое, но, в отличие от одеяний, которые я предпочитаю, ее одежда сшита грубо. Траурная одежда. И без того запачканный подол собирает грязь по полу; она плюхается на свое возвышение во главе комнаты, откупоривает кувшин с вином и делает большой глоток.
Вот тебе и траур.
– Ну? – спрашивает она, вытирая рот тыльной стороной ладони.