Война не имеет ничего общего с мирной жизнью, это нужно знать твердо, чтоб, когда очутишься в ней, не превратиться в растерянного и перепуганного младенца, чтоб фантазию игры суметь превратить в реальность боя, а приобретенные навыки пусть ненастоящего сражения использовать с толком в невыдуманной войне.
Не хотелось уходить из блиндажа. Глаза долго не осваивались в темноте, и мы шли как слепые, разведчики поторапливали.
Мы шли полем. Затем легли. На мокрую, разбухшую землю.
Дядьки в маскхалатах ползли, как ужаки, точно всю жизнь ползали, а не ходили с автоматами, с ручными пулеметами Дегтярева - весьма неудобной штукой для транспортировки в горизонтальном положении.
- Не отставай!
Не знаю, как бы я справился с подобной гонкой на брюхе месяца три назад. Я бы задохся, умер от разрыва сердца, расплакался бы, сдался. Три месяца выросли в года. Я полз. Пусть не совсем быстро и ловко, но полз. Я промок, как суслик. Меня можно было взять, скрутить, выжать и повесить сушиться на веревочке. Холода не чувствовалось. Наоборот, я задыхался от жары.
- Не мешкай! Ну, где ты?… Как чувствуешь себя, оголец?
Заныла спина, руки исцарапались. Осень, а колючки впивались в ладони, как летом в зной.
Выползли к берегу. Я перевернулся на спину и ловил ртом воздух, его было так мало, совсем не было.
Река шумела. Никогда не подозревал, что река Воронеж шумит.
Вырисовывались какие-то развалины на том берегу. Водокачка, что ли? Взорвали ее. Сгорела.
- Соображай, куда теперь, - шептал сбоку старший. - Что разлегся, как на пляже? Гляди, гляди, куда нужно. Давай, давай!
«Чего давай?» - соображал я. Я не узнавал места. Днем я тут тысячу раз гонял в футбол, кувыркался, загорал, а теперь не могу понять, где мы. В городе не светился ни один огонек. Не за что было зацепиться взглядом. Где-то здесь спускается к реке улица Дурова.
- Давай, давай!
- Погоди! Не узнаю.
- Заблудился?
- Тут блукать негде. Не узнаю места.
- Чего не признал?
- Незнакомое место.
- Не шути, Альберт Терентьевич.
- Дай подумать.
Два бойца с РПД расползлись в разные стороны.
- Валяй к воде, - посоветовал старший. - Может, лучше сообразишь.
- Ладно.
Я скатился с берега - он оказался скользким, точно его намыли. Сел. Я разозлился. И на себя и на разведчиков… Ночью все выглядело иначе… Черным.
Я встал и пошел. Встал, как хотите. Не умею я ночью ползать на брюхе и соображать, где нахожусь. У меня мозг иначе устроен.
«Так… - рассуждал я. - Водокачка. Вот она. На месте. Взорвали - не имеет значения. Здесь где-то была дорожка. По ней к броду спускаться».
И я почувствовал, что нашел ее. Честное слово! Не видел, а почувствовал, что стою на ней. И это меня так обрадовало, что я забыл дать условный сигнал голосом - промяукать, что ли, или прокричать птицей.
Где-то был мелкий заливчик.
Есть!
Вижу!
Блестит река, сюда забегает.
Я захотел было пройти дальше по берегу, чтоб получше разобраться в приметах, но сильно ударили под коленки, я упал. Одновременно на правом берегу взлетела ракета. Ослепительная и злая.
- Нашел! - зашептал я, потому что благодаря ракете смог увидеть противоположный берег, куст, на который мы равнялись, когда переходили реку. - Нашел!
Двинули по затылку, я уткнулся носом в землю.
- Нишкни! - зашипел боец с ручным пулеметом. - Замри, обормот.
Ракета догорела и упала в реку.
- Не сердись, Альберт Терентьевич, - сказал боец. - Дурак же ты! Выдал бы… Чего под носом у фрицев гуляешь, как в школу идешь? Извини, что ненароком пришиб, рука у меня тяжелая.
- Говори, а рукам воли не давай, - сказал я с обидой. - Думаешь, сильный, так… Обрадовался. Нашелся силач.
- Нечаянно… Сгоряча.
- Ну, как, как? - послышалось сбоку. Подполз старший группы. - Нашел? Даю сигнал.
Старший обернулся, распустил маскхалат, как летучая мышь крылья, замигал фонариком. С немецкой стороны не видно было сигналов.