Отца похоронили за часовней. Почти у самого гребня холма, по склону которого разбежались кресты, кресты, кресты…
Колька сидел на камнях, ещё до войны приготовленных для надгробий, и глядел на город. Отсюда как на ладони был виден рейд и Южная бухта, Корабельная сторона, все бастионы. Город дымился, загорался, гулко вздыхал и выглядел гигантской кочегаркой..
Мальчик напряжённо всматривался в лощину у подножия Малахова кургана, пытаясь разглядеть там небольшое кладбище, где похоронена мать. Но за дымом не было видно могил. А может, их уже и нет — разворотили английские снаряды.
Подсел отставной солдат на костылях. Вытащил кисет, не спеша набил трубку, раскурил. Спросил, не глядя на мальчика:
— Схоронил кого?
Колька не ответил. Отставной не стал переспрашивать. Продолжил, словно говоря для себя:
— Сколько тут нашего брата успокоилось за полгода! Видимо невидимо. Давеча унтер из похоронной команды сказывал, будто тысяч-от семьдесят будет…
А Колька думал, глядя на вздрагивающие дымки бастионов:
«Зачем, зачем люди убивают друг друга? У французов тоже немалость погибших. И у англичан. Сколько дней длятся бои, и неведомо, когда кончатся… И вот ведь как странно получается — когда объявляют перемирие, чтобы убрать убитых, французы и русские ходят между траншеями, даже перебрасываются словами. А потом разойдутся по сторонам и снова начинают палить друг в друга из пушек да ружей!..
Покачивался тяжёлый деревянный крест на вершине часовни. А может, это плыли облака над ним? Медленные и унылые, как заупокойное пение.
Мальчик встал и начал спускаться вниз между свежими могилами, мимо часовни. Гулкие раскаты далёкого боя вязли в густом воздухе, пропитанном лампадным маслом и псалмами. Он шёл сквозь это, всё ещё не сознавая, что отца больше нет.
Дорога вывела к палаточному городку. Он смотрел через бухту на город, но ему не хотелось переезжать на ту сторону, что-то удерживало. Какая-то неосознанная боязнь расстаться с отцом — теперь уже навсегда.
Колька не заметил, как ноги сами зашагали по дороге к кладбищу. Но, пройдя метров двести, он остановился, повернулся кругом и медленно, сопротивляясь себе — другому, — пошёл к переправе.
Яличник перевёз Кольку в город. Графская пристань встретила его многоголосым шумом. Колька поспешил выбраться на площадь, а с площади — на Морскую улицу.
Морская забаррикадирована, и мальчишка сворачивает в Кривой переулок. Вот знакомая улочка. По ней он возил туры и фашины для бастиона, бочки с водой. Сюда он приносил своё и отцовское бельё постирать. Знакомый плетень.
— Ты к нам, Николка?! — к мальчику подбегает Голубоглазка и тянет его за руку.
— Маманька! — звонко кричит она. — Николка пришёл!
Антонина Саввишна выскочила на крыльцо, увидела Николку, обняла.
— Вот удача! А я на минуточку из госпиталя забежала домой. Заходь, Николка.
В комнате пахнет кислым молоком, печёным хлебом и квасом. В углу, освещая иконы, горит маленькая свечка.
— Тимофей-то как? Здоров? — спросила Саввишна, собирая на стол.
Колька хотел ответить, что нет больше бати, что он навечно поселился в земле на Северной, но сдавило опять горло, во рту стало горько. Мальчик поймал настороженный взгляд Антонины Саввишны, упал на кровать и разревелся во весь голос…
Молчали долго, тяжко. Чем утешать? Разве есть на свете такие слова? Пусть выплачется парень.
Николка поднял голову. Глаза сухие, лишь воспаленно горят. Заговорил, А в голосе жёсткость:
— Почитай, полбатареи полегло. Дядя Иван тоже.
— Дядя Иван?! — ахнула Алёнка.
Николка кивнул.
— Наперёд дядю Ивана порешило. Потом батю.
Антонина Саввишна положила руку на голову мальчика:
— Погодь, Николка. Жив Нода. Богом клянусь — жив! Токмо… ходить не будет, нету ноженек-то. — И, словно оправдываясь: — А с руками всё справно. Целёхоньки руки, сама видела! Пироговот, Николай Иваныч, ножки ему обе зашили — всё в аккурат и быстро. Он у нас, знаешь, какой быстрый — Пирогов-то, долгие ему годы! А барабанщика сегодня к вечеру переправят в тылы — обоз цельный снаряжается. Отвоевал бедолага…
Николка вскочил на ноги. Сказал решительно:
— Я с вами в госпиталь, Антонина Саввишна. Я должен увидеть дядю Ивана! Хочу с ним попрощаться.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Однажды мы сидели втроём в сквере, что расположен на месте бывшего пятого бастиона. Вечерело. Доносился гул проходящих троллейбусов. Трещали цикады, напоминая отдалённый перестук боевых барабанов.