Вторые сутки редут сражается без своего командира. 7 июня Михаила Павловича Шварца в тяжёлом состоянии увезли в госпиталь. Утром сообщили: лейтенант пришёл в себя — будет жить! Радостное известие мгновенно облетело редут. Батарейцы облегчённо вздохнули.
К полудню наступило затишье. Пороховые дымы над головой растаяли, и вдруг оказалось, что небо словно голубоватый хрусталь, чистое и прозрачное. Артиллеристы — кто присел возле орудий, раскуривая самокрутки, кто растянулся на тёплой сухой земле.
Евтихий с Николкой попивали чаёк у своей «фурлыги»: мальчик из котелка, наставник — из «чугунки», черепка от разорвавшегося английского снаряда. Говорили про новые пули, что появились недавно в русских войсках.
— Придумал же хтось, гарно придумал! — кивал головой Лоик. — Закруглил пульку — и летит дальше, и бьёт куда сильнее.
— Дядя Евтихий, я насобираю свинца — отольём тогда «полушарные», а?
— Надо форму выковать, — задумался Лоик, как всегда в такие минуты почёсывая густую бороду.
«Полушарные» пули изобрели русские солдаты. У противника были нарезные ружья — штуцера, у севастопольцев — по большей части гладкоствольные. Стреляли они хуже английских и французских. Умельцы на бастионах начали отливать пули необычной формы, как полушарие. И оказалось, что даже при гладкостволках летят такие «гостинцы» намного дальше.
Евтихий соображал:
— Матрицу мы с тобой можем вот из чего устроить…
— Над головой нет–нет, да и посвистывали вражеские «лебёдушки». Николка, увидев, как одна из этих шальных пуль юркнула в кучу песка, подметил: из апрошей бьют — близко.
Евтихий пробасил:
— Палят по небу — и не жаль!
Бородач подлил в свою «чугунку» очередную порцию чаю.
Снова пропищала залётная пуля. Николка не заметил, куда она приземлилась, — чистил котелок.
— Стемнеет — пойду «по ягоды». Вон там, за камнями, их хоть пруд пруди.
«Ходить по ягоды» означало собирать пули.
— Нам сколько на первый случай надобно, дядя Евтихий?
Лоик не ответил. Он сидел, опустив руки с «чугункой», задумчиво склонив голову.
— Я так думаю, кисета пока хватит… дядя Евтихий… дядя Евтихий, вы что, спите?
Николка наклонился к Лоику, потрогал за руку. Рука странно провисла.
«Нет, нет… не может быть!..»
Он осторожно приподнял голову Евтихия и только тут увидел маленькое красное отверстие на виске.
Новый командир редута лейтенант Ханджогло смотрел в подзорную трубу на Малахов курган. Почти всю возвышенность заволокло дымом. Сквозь редкие просветы видны развороченные блиндажи и землянки, сорванные с лафетов стволы. Полуразрушенную Корниловскую башню лижут языки пламени — горят туры.
Лейтенант повернулся вполоборота и поймал в окуляр французские мундиры. «Пришли в движение, — мелькнуло в голове, — видно, скоро уже».
Обстрел внезапно прекратился, но тревога, прочно засевшая в сердце, так и не покинула командира. Два дня артподготовки не сулили ничего хорошего.
Ханджогло отыскал унтер–офицера.
— Ваше благородие, — тут же доложил унтер, — больше половины орудий изничтожено. Заменить бы нужно… Разрешите приступить к ремонту, ваше благородие?
— Действуй! — тихо приказал лейтенант.
Сигнальщик объявил отбой. Стали появляться матросы и солдаты. Из Николкиной «фурлыги» вылез кок. Он перебрался к мальчику после гибели Евтихия Лоика.
— Пелисье ноне как-то по–дурному горланил — не иначе быть штурму. Птица она научная, беду за версту чует.
Он перебрался к мальчику после гибели Евтихия Лоика.
Тут и без Пелисье твоего ясно: наступлению быть непременно.
Кок пошёл к складу раскапывать продукты и тут обнаружил полузадушенного Пелисье. Он освободил петуха, и тот заголосил на весь редут:
— Ку-ка–ре–ку!
— Живём, братцы! — обрадовались бомбардиры. — Жив Николкин горлан, жив!
«Николкиным» стали называть петуха с тех пор, как мальчик спас его. Но Кольке было сейчас не до петуха: одна из его мортирок лежала покорёженная.
Подошёл унтер–офицер, посмотрел на изуродованное орудие.
— Ещё одна отстрелялась, — мрачно заметил он и, взглянув на печальное лицо мальчика, добавил: — Не горюй, Николка, добудем новую.
Колька стал прилаживать единственную уцелевшую мортирку, стараясь закрепить ствол на лафете покрепче — словно это могло спасти от бомбы или снаряда.
Одна мортирка… В последние дни мальчик научился так ловко стрелять из двух орудий, что вызывал всеобщее восхищение. Особенно здорово ему удавался трюк с рикошетом. Делалось это так: артиллерист заряжал обе пушечки–кегорны, одну направлял в цель, другую метил рядышком во что-нибудь твёрдое, каменистое — благо все склоны севастопольские каменисты! У него даже были «меченые» камни, по которым он пристрелялся. Первая граната если и не наносила особого урона, то цели своей всё-таки достигала. На месте разрыва появлялась воронка, французы тотчас прятались в неё, зная, что в одну точку два раза снаряд не ложится. Но тут же раздавался выстрел из другой мортиры — чуть в сторону. Граната ударялась о «меченый» камень, отскакивала и попадала рикошетом.