— Погреб пороховой разведывал. Наши искали, да не нашли. А я там всё знаю.
— Отыскал погреб? — разведчик недоверчиво посмотрел на Кольку и предупредил: — Только, браток, не брехать. Наше дело правды требует.
— Не нашёл, — пробурчал Колька.
— Ну, ну, — мотнул головой разведчик, — а теперь дуй отселева.
Он с досадой плюнул на цигарку и яростно растёр её ногой — страсть как не хотелось снова идти в дождь и слякоть.
— Я с вами, дяденька, — затараторил мальчишка, боясь, что разведчик уйдёт, не выслушав его. — Я всё там знаю. Погреб хоть и не нашёл, но пушки ихние где стоят, самолично видел.
— Ну, так уж и видел?
— Вот те хрест! — побожился Колька. — Видел и запомнил — где стоят и чем присыпаны.
— Ладно, браток, давай знакомиться. Кошкой меня зовут. Матрос Кошка из 30–го флотского экипажу.
…Промокшие насквозь, они уже не замечали ни дождя, ни промозглого ветра. Как и говорил Пищенко, ров вывел разведчиков прямо к небольшой пристройке у склада. Часового не было видно, наверно, спрятался где-нибудь, спасаясь от непогоды.
Кошка поднялся на крыльцо и тихонько потянул дверь к себе. Но она, запертая изнутри, не поддалась. Матрос вытащил кинжал, просунул лезвие между створками и не спеша стал водить им вверх и вниз. Едва слышно лязгнула скоба, дверь приоткрылась. Разведчик кивнул, и Николка тотчас проскочил в сени. Матрос неслышно опустил щеколду, скользнул за ним.
В сенях спал солдат. Его форма, аккуратно сложенная, лежала тут же. «Зуав», — определил Кошка. Он показал мальчику взглядом: «Берём!..»
Француз и проснуться не успел, как уже лежал скрученный верёвками, с кляпом во рту. Из горницы по–прежнему доносился храп офицера.
Вдвоём оттащили зуава в сторону. Матрос, приложив палец к губам, шепнул Николке:
— Снимай сапоги, а то нашумим!
Но в горницу попасть не удалось. Несмотря на всё искусство разведчика, дверь не поддалась.
«Чёрт с ним, с офицером! — ругнулся про себя Кошка. — Денщик даже лучше… Слуги завсегда больше своего господина знают».
Матрос высвободил зуаву ноги и приказал:
— Топай!
Они заставили денщика пригнуться, протащили по рву, а когда добрались до балки, разрешили идти в полный рост.
Зуав содрогался от пронизывающего холода — не сладко после тёплой постели очутиться раздетым под секущим дождём.
Кошка снял с себя накидку и передал её пленному…
Утром на бастионе только и разговоров, что о ночном приключении Николки. Батарейцы столпились у блиндажа Забудского и с интересом рассматривают пленного.
Николка не переставая рассказывает:
— Мы его только хвать, а он…
Кошка стоит рядом и чуть заметно посмеивается. При этом его тонкие смоляные усики растягиваются дугой, а маленький нос совсем сплющивается. Кошка не выпускает из рук штуцера, хотя пленный, по всему видно, и не думает о побеге. Наоборот, непривычное внимание к своей особе он, похоже, воспринимает с гордостью. Жестами пытается объясниться с батарейцами. Неожиданно зуав замечает бронзовую трофей¬ную мортиру. Его заинтересовало, действует ли она.
— А ты объясни ему, — весело говорит Иван Нода Николке, — как есть по–французски и объясни, А ну!
Мальчик шагнул к мортире и вдруг произнёс по французски:
— Made in Lion?[7].
Зуав удивлённо заговорил:
— Le garcon parle-t–il fransais?[8]
На что подошедший поручик Дельсаль ответил:
— Не угадали самую малость! — И продолжал перевод: — Спрашивает, откуда французский знает. Не барин ли?
— Ага, точно, барин! — засмеялся Колька и показал пленному латаный–перелатаный зад.
Иностранные слова услышал он от поручика, когда тот осматривал захваченную в одной из вылазок мортиру.
Дельсаль подошёл к Пищенко и очень серьёзно сказал:
— Усматриваю в поступке твоём, Николай, неповиновение: лишил командира вестового! — Офицер вынул из кармана табакерку с нюхательным табаком, взял щепотку, растёр её, поднёс к ноздре.
А Николка с болью подумал: «Вот, ежели бы отыскал погреб, простили бы! Теперь одна надежда: может, зуав на допросе откроет…»
Томительное молчание. Дельсаль видит, как вытянулась и побледнела мальчишечья физиономия, и резко меняет тон:
— Однако же многим взрослым лазутчикам храбрость твоя примером служить может.
Скисший было Колька успел заметить, как при этих словах все уважительно посмотрели на него. Дельсаль продолжал:
— А твоего командира, так и быть, попрошу о снисхождении.
Поручик протянул мальчугану руку.
Колька сиял. Мелькнула мысль: «Вот бы увидела Алёнка. Он взглянул в сторону въезда на бастион. Увы, голубоглазки не было. Зато он успел заметить, как разрумянилось от волнения широкое скуластое лицо бати. Пышные усы Пищенко–старшего вздувались — ещё немного, и вспорхнут на радостях!