— Следовательно, обманем тебя великолепием, — сказали ему, и послышались слабые звуки музыки. В мягкой мешанине минорных нот дышала гармония, вызывающая в душе восторг. Орган с регистром сапфира и диапазоном опала нес от звезды к звезде бесконечные октавы. Струи в виде лунных капель согласно вибрировали, и чарующий унисон вливался в уши. Как можно устоять перед ним? Магия мелодии околдовала душу. Он стал взмывать в воздух. Музыка становилась все прекраснее, она поднимала его выше и выше, и он летал в гармонии с бесконечностью — в бирюзовых небесах, где сверкали капли ртути. Он поворачивался. Крутился. Вертелся. Таял. Бледнел. Растворялся. Он вспоминал строки любимых стихов и декламировал их.
Он видел ясный свет. Чувствовал признаки земли, утонувшей в воде. Ощутил взгляд Истины, утонченный, мерцающий, яркий, ослепительный, великолепный и благоговейный, словно мираж, продвигающийся сквозь пейзаж в едином непрерывном потоке вибраций. Он видел божественный синий свет. Видел скучный белый свет. Ослепительный белый свет. Он видел тусклый свет цвета дыма, исходящий из Ада. Он видел ослепительный желтый свет. Тусклый голубовато-желтый свет человеческого мира. Он видел красный свет. Он видел нимб радуги. Он видел тусклый красный свет. Он видел ослепительный красный свет.
Он вошел в мир тьмы, постепенно сгущающейся тьмы, в которой он узнал полярную ночь и вечную зиму.
Оттуда он перешел в девственный тропический лес. Душа приобрела растительную сущность, он — гигантский папоротник, раскинувший широкие перистые листья, качающийся и помахивающий ими в пряном воздухе. Диковинный, невообразимый восторг охватил его. Теперь он близок к концу этого прохода сквозь путаницу. Он оторвался от темной лесной почвы и пробирается к верхнему слою звука и света. Он увидел три колоссальных источника света, три арки, вздымающиеся из глубин моря без волн. Средняя арка самая высокая; те две, что по краям, одинаковые. Они образовали портал грандиозного помещения, чей купол поднимается в небеса и скрывается за облаками. С двух сторон его обступили стены из камня. Из них по всей высоте, насколько хватает глаз, выступают сталактиты всех мыслимых форм и очертаний. Он направляется к отверстию пещеры, и его оглушает звучный хор, отдающийся во всей вселенной.
Он вошел внутрь.
Воздух здесь был прохладен и нежен, и медленно зародилась мысль, что он наконец покинул пустыню галлюцинаций и вошел в настоящую пещеру. Хотя пальцы нереальности преследовали его даже здесь, мелькая у входа в сознание, и он не мог наверняка отличить правду от лжи даже здесь. Дверь за ним закрылась. Он оказался перед сводчатым потолком, стенами из плит, возвышающимся помостом черной слоновой кости. Расположенные в арках сиденья загромождали вход. Тяжелые панели стен украшали гротесковые фрески: птицы, звери, и чудовища этого времени, которые постоянно находились в дрожащем движении, вечно изменяли форму, словно в калейдоскопе. Вот стены ощетинились зубами, вот безвкусные птицы с бриллиантовыми когтями закивали с насестов и залетали изумрудные цикады; вот зачихали и засопели Дыхатели и Ждущие. Все течет. Все удваивается. Все сливается. Он протиснулся меж золотистых веревок и ступил вперед. Вскарабкался на помост. За ним чернел тоннель, из которого тянул безмятежный ветерок. Осторожно приблизившись к дальнему концу помоста, он вступил в тоннель.
Ему показалось, что он шел целый час, ничего не различая во тьме. Наконец появился слабый проблеск света. Каждые несколько сотен ярдов воздух становился ярче. Лихорадка охватывает его, голова словно плывет. Неужели галлюцинации преследуют его и здесь, глубоко под корой планеты? Внезапно изменилась структура дна: оно было гладким, словно мрамор или полированный сланец, а теперь напоминало грубую плоскость бетона. В то самое мгновение, когда он ступил на эту новую поверхность, свет ярко вспыхнул, и он обнаружил себя стоящим в вестибюле просторного готического зала, чьи своды уходили ввысь. То, что стояло на полу этого величественного помещения, было явным анахронизмом: какие-то машины и двигатели, выкрашенные в основном в ярко-зеленый цвет. Место было похоже на завод двадцатого века, если не считать того, что у приборов не было колес, кабелей, блоков, рычагов, турбин, поршней, котлов, компрессоров и прочих приспособлений, которые помнил Клей в механизмах своего времени. И все же эти машины, казалось, работали. Из этой сумятицы внизу доносились шум, содрогания и гул, а некоторые кабели извивались, словно по ним что-то текло.
Слева от Клея по стене взбиралась лестница. Он задумчиво стал подниматься по ней, аккуратно перебирая узкие перекладины. Поднявшись примерно футов на сто над уровнем всех механизмов, он обнаружил, что лестница внезапно оборвалась; если бы он сделал еще один шаг, то шлепнулся бы вниз. Посмотрев вверх, он увидел выше на стене второй пролет лестницы. По нему, затаив дыхание, медленно поднимался голый человек. Клей нахмурился и немедленно оказался тем самым голым человеком на втором пролете лестницы. Ступеньки снова привели к краю бездны; снова взглянул он вверх, снова обнаружил выше еще один пролет лестницы и поднимающегося по ней себя, и снова присоединился к себе самому и взобрался по третьему пролету. Он лез выше и выше, удваиваясь и удваиваясь в бесконечности ступеней, и потерялся во мраке громадного зала.