Солдат, только что стоявший на коленях, а потом укрывшийся в лесу, появился снова и, продираясь сквозь толпу, подошел к офицеру.
— Дайте мне воды, лейтенант. Я ранен. — Он показал на руку, замотанную подолом рубашки; палец у него был заложен за гимнастерку.
— Где тебя ранило? — офицер недоверчиво прощупал его взглядом.
— Как где? На передовой, — возмутился тот, стараясь придать голосу большую твердость.
— Да ты же только что торчал в очереди!
— Нет… меня ранили на передовой!
— Поглядим. — И с этими словами офицер сорвал с него окровавленную тряпку.
На руке чернела дыра, обожженная порохом.
— Сволочь, трус! — Офицер свалил его наземь ударом ноги. — Ты же сам себя ранил в кустах!
Солдат ползал у ног офицера и скулил, уткнувшись головой в землю, словно хотел, чтобы она его поглотила.
— Уведите!
Дюжие «облезлые псы» в залитой водой форме накинулись на солдата.
Стоя у интендантского блиндажа, Кристобаль Хара получал последние инструкции.
— О медикаментах и говорить нечего, — замахал на него руками интендант. — Сами не получаем. И просить бесполезно!
— Санитарка у меня есть, — нерешительно сказал Кристобаль и показал на сидевшую в кабине Салыой.
— Ну и хватит с вас, а сержанту Акино я постараюсь найти замену. Да, для нас это потеря тяжелая. Особенно сейчас. Но что поделать! Вот он вам поможет добраться до места, — и кивнул в сторону человека с очень худым лицом. — Сержант Монхелос, покажите им дорогу к батальону. Желаю удачи!
Сержант, босой, в рваной форме, вытянулся перед офицером интендантской службы.
Проходя по лесной опушке, Кристобаль увидел, что расстреливали какого-то солдата.
Теперь они медленно продвигались к отряду, отрезанному от остальных на ничейной земле. Они целиком и полностью положились на свою судьбу. Земля рассыпалась прахом, тучи пыли клубились за грузовиком, обступая его стеной.
Скелетоподобный, тощий сержант по имени Монхелос указывал пальцем на невидимую дорогу; он знал ее назубок — она была словно выжжена в его истерзанных нервах.
Грузовик трясся на ухабах, продирался сквозь бурьян, заросли кактусов и пылающие пески; над ними посреди небесного купола стояло добела раскаленное солнце, которое иссушило и мозги водителей, и лежащую цинковым листом равнину.
Проводник и Гамарра качались из стороны в сторону, сидя на баллонах с бензином и ящиках с продовольствием, привязанных веревками к бортам.
Цистерна была хорошо укрыта двумя коровьими шкурами, которые не давали воде испаряться, а на песчаных наносах служили понтонами.
Лес и пустыня, пустыня и лес. И этот беспрерывный невыносимый рев — он отдавался во всем теле, барабанные перепонки его уже не воспринимали. Уши заложило. С наступлением темноты пушки замолчали, но тише не стало: гудело тремоло ночи, точно играли на гигантском гуаламбау, и земля, растрескавшаяся от зноя, напряженно, словно струна, вибрировала под смычком горизонта. Даже рокот моторов было трудно разобрать.
Сквозь амальгаму пыли Сальюи временами видела призрачное лицо Кристобаля. Когда она смотрела на него сбоку, оно казалось ей чужим, непривычным: резко очерченный профиль, зеленые с поволокой глаза, устремленные вперед, по наитию угадывающие прихотливые изгибы дороги.
И вдруг она увидала, что какие-то расплывчатые серые силуэты набросились на грузовик. Двадцать солдат, сверкая штыками, орали и жестикулировали. По рваным оливково-зеленым формам можно было понять, что это были за люди.
— Стой! — вопили они как безумные, грозно подступая к машине Кристобаля.
Тот сделал вираж, чтобы увильнуть от преследователей, но они уже взяли его в кольцо.
Кристобаль нагнулся и схватил карабин. Тогда один из головорезов бросился к нему и штыком проколол руку, сжимавшую винтовку.
— Peyeí tajhasá![77] — яростно прохрипел Кристобаль, продолжая лавировать.
Но в эту минуту солдаты всадили свои штыки в шины, и те с треском лопнули. Мотор сразу же заглох. Молниеносно были сорваны с цистерны шкуры, и фонтаном брызнула вода, смочив спины Кристобалю и Сальюи. Монхелос и Гамарра не смели пошевелиться: с обеих сторон прямо им под ребра нацелились штыки. Скопище серых лиц осаждало кран, хищнически растрачивая воду. Все это напоминало изнасилование: голое тело воды со стоном вырывалось из рук и губ озверевших мужчин. Только смерть смогла бы удержать их от этого безумия.