Кладбище больше не было прибежищем только для усопших, а стало местом, где скрывался беглец с болота, которого нужно было спасти от смерти любой ценой.
— Ты отдашь одежду Кирито?
— Да.
— Он пойдет в ней на праздник?
— Да.
— Но ведь праздник устраивают для эскадрона, мамочка, — с наивной запальчивостью воскликнул мальчик. — Кирито угодит им прямо в лапы.
— Он хочет туда пойти. Кирито знает, что делает, и нужно ему помочь. Больше отлеживаться на кладбище нельзя. А вдруг кто-нибудь в деревне помрет и его будут хоронить? Вон дон Климако Кабаньяс уже на ладан дышит. Не сегодня-завтра богу душу отдаст. А ведь он мировой судья, стало быть, похороны ему закатят пышные.
— Если Кирито пойдет на праздник, его сцапают солдаты, — снова сказал мальчик серьезно и озабоченно, как взрослый.
— Там его искать не будут. Дорога в деревню — единственная, которую не охраняют.
— А вдруг с ним случится то же, что и с козлом, — заметил Алехо без тени иронии, следуя естественной логике размышлений.
— Кирито знает, что делает, — упрямо повторила Мария Регалада.
Она, видно, не хотела посвящать сына в безрассудный план Кирито, казавшийся ей бесшабашной ребяческой игрой.
— Кирито мне вчера сказал, что надежнее всего укрыться в лепрозории, пока солдаты отсюда не уйдут.
— Но он не сможет войти к прокаженным. Там кругом часовые. Они только меня пускают в ранчо.
— Я думаю… — Мальчик с покорным и безучастным видом зевнул. — Я думаю, что сегодня ночью он попытается удрать в горы, подальше от проселков.
— Да… Кирито должен жить, должен выполнить свой долг.
— А что это за долг, мамочка?
— Ему надо бороться, чтобы всем стало легче жить… Ладно, иди спать…
Алехо, клюя носом, поднялся с места, плюхнулся на свой топчан и сразу же заснул.
Сон взял под свое покровительство этого мальчика, похожего на ангела благовещенья, и впустил его в свои владенья, где странно переплетается будущее с прошлым.
Зачатый в грехе и позоре, он был в этом ранчо живым доказательством той невинности и непогрешимой чистоты рода человеческого, которые всякий раз возрождаются в новом поколении.
Мать некоторое время смотрела на сына. Закончив гладить штаны и куртку, она снова открыла кожаный баул, вытащила оттуда еще один мужской костюм и принялась задумчиво расправлять морщинки и складки. Наверное, тишина больно давила ей на виски: Мария Регалада послюнила палец и потерла их. Потом коснулась самодельного утюга, но шипенья не последовало.
Впотьмах она подошла к лохани и стала мыться. Тени плавно водили в комнате хоровод. Далекие вспышки выстрелов больше не пугали Марию Регаладу. Она слышала, как по дороге проехала группа солдат, получивших увольнительную по случаю праздника, слышала их смех и цоканье лошадиных копыт.
Мария Регалада стала одеваться. Рассеянно причесалась, вслушиваясь в ночные шумы, накрыла мальчика ветхим одеялом, взяла мужскую одежду и, задув огарок, притворила за собой дверь. Очутившись во дворе, она обошла дом и зашагала к кладбищу.
Праздник был в самом разгаре. В зале и во дворе толпились приглашенные. В этой пестрой толпе особенно много было военных, — давно не бритых, в форме цвета хаки и сапогах, к которым пристала засохшая грязь. От них разило потом, конюшней, вонючей болотной трясиной. Но все были весело настроены и держались весьма надменно, словно кичились тем, что приобщили собравшихся к лагерной жизни.
Каждому кавалеристу по-своему льстило устройство этого вечера: ведь его затеяла в честь доблестных покорителей болота, и к их мужскому достоинству прибавлялся ореол славы. Это кружило головы женщинам и волновало их так, как лисий запах волнует кур.
В зале, ярко освещенном угольными лампами, собрались сливки местного общества; неторопливо прохаживались офицеры и унтер-офицеры; вели беседу крупные скототорговцы округи, арендаторы, коммерсанты — члены управления и даже железнодорожные служащие. И, само собой разумеется, собрание почтил своим присутствием священник.
В центре зала вокруг командира эскадрона почтительно теснились его обожатели; у героя дня глаза налились кровью, язык заплетался.
Дамы из церковной общины предупреждали малейшее желание гостей, угощали их ужином; помогавшие им учительницы и другие девушки крутились возле приглашенных. Самые молоденькие барышни в прозрачных кисейных платьях брали штурмом троих лейтенантов, кокетничали с ними напропалую, улыбались и от волнения едва переводили дух. Те, что были постарше и не столь привлекательны, довольствовались более сговорчивыми унтер-офицерами, которые толкались повсюду. Остальные хлопотали с угощением и точно змеи скользили меж танцующих пар, кидая на них завистливые взгляды и выжидая случая, чтобы отделаться от этих бокалов с горячительным, подносов с бутербродами и пирожными, в которые были воткнуты зубочистки с маленькими флажками.