Скорее всего каталонец сразу же осознал величие подобного безумства и, вопреки здравому смыслу, решил поставить на карту собственную жизнь, чтобы защитить это безумство, даже переступив границы дозволенного.
Никто не знал и никогда не узнает, чем руководствовался дон Бруно в эту минуту, потому что вдруг поднялся немыслимый переполох, люди с криками опрометью бросились прочь из зала, увлекая за собой толпившихся во дворе ротозеев.
— Прокаженные, прокаженные! — испуганно визжали женщины.
Дикая паника завертела в своем водовороте офицеров, солдат, музыкантов, и только арфист, безучастный к суматохе, продолжал перебирать струны.
Капитан Мареко на мгновение застыл в этой толчее, растерянно хлопая глазами. Мимо него с воплями проносились люди. И тут в тусклом свете, словно порождение кошмара, перед ним выросли танцующие прокаженные, которые странно извивались в пляске, обнажая обглоданные, изуродованные лепрой тела.
А в полумраке галереи, где корчились в танце бесформенные силуэты и маячили причудливые львиные головы, танцевали Кристобаль и Мария. Смрадный запах военного лагеря мгновенно исчез, уступив место повсюду распространившейся приторной и тошнотворной вони, и в этом хаосе Кристобаль приметил, что обезображенные струпьями человеческие маски расплылись в сочувственных улыбках. Прокаженные обступали Кристобаля. Кольцо все сужалось и сужалось. Лицо Марии Регалады было спокойно, таинственно, непроницаемо.
Вместе с Кристобалем она неторопливо выскользнула в темноту, окруженная, словно телохранителями, этими чудовищными существами. В пустом зале арфа наигрывала ритмичный галоп.
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
Обреченные
1 января 1932 года
Вот и Новый год. Здесь, в Пенья-Эрмоса, куда нас сослали, время утекает между пальцами. Для всех пятидесяти изгнанников, живущих на этом островке, дни тянутся монотонно, завтра то же, что вчера. Якоря нашей жизни брошены посередине неторопливой пятнистой, как шкура ягуара, реки, более километра шириной. Когда она мелеет, то отдает прокисшей на солнце тиной. Если смотреть на реку очень пристально, она кажется вялой, неподвижной, мертвой, а подчас даже создается впечатление, что скалистый массив острова плывет против течения, а по краям его сверкают на солнце убегающие вдаль пропасти.
Раз в месяц шлюпка привозит нам почту и нехитрую снедь, а иногда в наш «санаторий» прибывает на ней и новенький. Последним привезли Факундо Медину, студента университета. За левые настроения его окрестили Левшой. Он вроде бы имел отношение к октябрьским событиям в Асунсьоне, которые закончились расстрелом студентов, собравшихся у правительственного дворца. Огромная толпа требовала защиты Чако от посягательства боливийцев.
Теперь гражданских заключенных вместе с Левшой ровно полдюжины. Они нам приданы, так сказать, «сверх штата». Впрочем, здесь мы все разгуливаем в одних трусах, так что большой разницы между нами не заметишь.
Вчера вечером мы устроили роскошную пирушку. Зарезали трех овечек, купленных в складчину. Их на прошлой неделе привез нам лодочник. Заключенные и конвоиры побратались за едой. Даже начальник — и тот пришел выпить и закусить вместе с нами. Он долго нес какую-то патриотическую галиматью и под конец поднял тост «за товарищей по несчастью, которые ждут реабилитации…».
После этого он принялся пить наравне с остальными. В полночь балагур начальник, войдя в раж, погасил выстрелом один из фонарей, давая знак, что пора брать приступом жаркое.
Капитан Сайас любил похвастать, что прежде он был признанным чемпионом по стрельбе из пистолета., Теперь его перевели в запас и поставили сторожить заключенных. Конвоиры высадили в воздух всю обойму, и от их беспрерывной пальбы проснулся наш попугай. Он стал тоскливо кричать и лишь постепенно угомонился.
Когда с жарким разделались, Миньо взял аккордеон и принялся импровизировать. Другой арестант подыгрывал ему на гитаре. Получилось что-то похожее на польку. Появились танцующие пары.