Мир опять стал белым и чистым. Чёрные проталины, мёрзлая земля, серые камни и бурая трава — всё было спрятано под тонким полотном. Ненадёжно, до первой улыбки Двуликого, но тот сегодня улыбаться не спешил. Глядел хмуро.
Нептица то отставала, высматривая добычу в стороне от дороги, то нагоняла, хлопая крыльями. Разрыла что-то и съела, перепачкавшись землёй — должно быть, корень старого года. Вскинув морду, затрусила по правую руку от запятнанного, но вскоре перешла на другую сторону. Потом вернулась обратно, наступив когтистой лапой на сапог человека.
— Пошла… — слабо прохрипел тот. — Тварь паршивая…
Нептица остановилась, прислушиваясь. Шогол-Ву легонько шлёпнул по светлому боку, вынуждая зверя уйти с пути.
Нептица обиженно вскинула голову, фыркнула и заспешила вперёд. Высоко поднимая лапы, задрав хвост, она шла по старой дороге и не оглядывалась. И вдруг застыла.
Шогол-Ву дёрнул рукой, высвобождаясь. Место было то самое, где накануне они повстречали людей.
Его спутник не понял. Тяжело повис на рукаве, не желая отпускать.
— Не дойду… сам…
— Ш-ш-ш, — сказал запятнанный, убирая чужие пальцы.
Слепой лежал, глядя в небо. Белый, припорошённый снегом. В груди торчала стрела с синим оперением.
Нептица, осмелев, подошла ближе, вытянула шею.
— Что там? — прохрипел человек, нагоняя.
Зверь мешал ему увидеть. Человек обошёл, разглядел и дёрнулся.
— Ты сказал, она не пойдёт за нами! Ты, выродок!..
Шогол-Ву не ответил ему. Держа лук наготове, он огляделся и медленно двинулся в сторону от дороги.
Первый из подельников слепого лежал там, за высоким камнем, вниз лицом. Второй нашёлся дальше. Пытался бежать.
Ни следа, ни движения на белой равнине. Впереди темнел храм, по левую руку — Зелёная грива. По правую, в стороне от дороги, скребла небо ветвями жидкая рощица.
— Не смей меня оставлять!
Хриплый голос перешёл в кашель.
— Слышишь, ты?..
— Жди, — сказал Шогол-Ву.
— И не подумаю! Я тут стрелу в спину, знаешь, не желаю получить!..
И человек зашёлся кашлем.
— Это случилось ещё до снега. Следов нет. Ашша-Ри ушла и не возвращалась.
— Так куда тебя несёт, в таком случае? Идём… дальше…
Шогол-Ву махнул рукой и направился к рощице, серой и низкорослой. Кустарников здесь было больше, чем деревьев.
Он не спешил. Смотрел — никуда и на все ветви одновременно, подмечая каждое движение. А больше слушал.
Тихо-тихо потрескивал снег под мягкими подошвами. Шептал и свистел негромко ветер, нежно покачивая ветви — так нежно, что даже не тревожил их белые одежды.
Слабо и зло ругался человек, пробираясь по его следу.
Шогол-Ву сомкнул веки и вздохнул. Потом обернулся.
— Я просил, жди у дороги.
— Сам жди!.. Ты что там забыл, рожа синяя?
— Плохой кашель, — пояснил запятнанный. — Не дойдёшь до Заставы.
— Да? И чего, ты решил присмотреть, где меня закопать?
— До людского жилья неблизко. Но трое где-то спали и ели. Жди.
Человек доковылял, спотыкаясь о мёрзлые комья, и вцепился в рукав запятнанного. За ним шла нептица, медля, вытягивая шею и прислушиваясь к чему-то.
— Тогда тихо, — сказал Шогол-Ву. — Ни звука.
— Да понял я… — просипел человек и закашлялся. — Это всё ты виноват. В реку меня скинул…
— Ш-ш-ш!
— Шли бы сразу к Заставе, так уже б у поселений были. У Дубов… Может, у Большого Корня. Мне бы только ночь под крышей да пойла местного хлебнуть, и как новенький…
Кашель скрутил его, помешал договорить.
— Ух… Больно… — прохрипел человек и сплюнул.
— Я сказал, молчи.
— Да, ага… Если попаду к ушам богов, расскажу, как ты… клятву дал, а сам… в реку, и вёл не туда, и спать на голой земле…
— Язык вырежу, чтобы молчал.
— Ах ты выродок! Боги и так поймут…
— Чтобы сейчас молчал, — пояснил Шогол-Ву.
Человек зло блеснул глазами, но стиснул зубы и удержал слова.
Хижина пряталась в сердце рощи. Прежде её окружали другие постройки, теперь от них остались только каменные печи, оплетённые лозой, замшелые, с обрушенными трубами. Сохранились ещё ноги, на которых стоял амбар.
Брёвна стен раскатились. Никто не гнал жёсткие травы и кустарники, и они поселились там, где когда-то ели и спали люди.
Единственное жильё, уцелевшее здесь, само как будто пустило корни. Низкая крыша поросла травой, серой и косматой. Лишь кое-где зеленели пятна мха.
Стены почернели от времени. Дожди, земля и то, что она рождает, сгладили границы брёвен, и казалось, хижина выросла здесь однажды, а людские руки её не касались.