Он сошёл с помоста, держась гордо и прямо, щуря глаза. Лишь знающий мог подметить, что сапоги цепляются за ступени, что шаг не так твёрд, как прежде, что одна рука теперь не слушается и что бледность, проступающая под грязью и кровью, это бледность смерти с чернотой у губ и глаз.
Ашша-Ри стояла, дрожа, как натянутая тетива, едва сдерживаясь от того, чтобы броситься навстречу. Поравнявшись с ней, Клур отодвинул её рукой, прошёл к телеге. Люди вокруг не шевелились, будто боялись, что стоит только сделать шаг, и опять вцепятся друг другу в глотки, — но теперь, увидев, что Клур уходит, потянулись к нему несмело.
— Ты вот скажи, что нам делать-то! — прозвучал робкий голос. — Ошиблися мы, а теперь что? Как в глаза-то друг другу глядеть?
— А чего ты на себя вину берёшь-то, а? Мы-то чем виноваты? Анги слушали, так кто ж думал, что он неправ?
— А я скажу тебе, — взмахнула рукой женщина с обрывком верёвки на шее. — Я тебе скажу: вы все думали, каждый думал, да только боялись, что скажете слово против, и вас рядом вздёрнут! Стояли здесь, глядели, молчали — значит, не Анги нас убил, а вы все! Вы все нас убили!
— Тихо! — прогремел голос Клура, заглушая прочие. — Мелерт Огненный Рукав, я вижу тебя. Выйди сюда!
Человек, рослый и грузный, немолодой уже, в грязной и разодранной рубахе, подошёл. Видно, его силой увели из дома, не дав набросить ничего поверх.
— Ну? — просипел он, хмурясь.
Брови у него были густыми и тёмными, а короткая борода — почти седой под запёкшейся кровью. Ему своротили нос, разбили губы. Петля ещё сдавливала шею. Живому она не дала бы дышать, но Мелерт заметил её лишь теперь, из-за того, что голос почти не шёл. Непослушные пальцы сорвались раз, другой. Наконец, Ашша-Ри, повинуясь нетерпеливому кивку Чёрного Когтя, срезала узел, и Мелерт отбросил верёвку прочь, угодив кому-то в грудь. Тот человек отшатнулся, взмахнул руками, будто измочаленное волокно было пропитано ядом.
— Наведи порядок, — велел Клур. — Око! Вам есть теперь, кого слушать.
— А-а, порядок? — еле слышно произнёс Мелерт, срываясь на шёпот, похожий на свист, и принялся расчёсывать сизыми ногтями горло. — Вот как я им нужен, вот! Повесили меня тут, перед всеми, унизили, а я — порядок?
— А кто ещё? Может, Анги? Вон он встаёт.
Мелерт оглянулся, повинуясь жесту, и брови его тут же сошлись к переносице.
— Взять его! — велел он едва слышно, но стражи Ока поняли и послушались. Окружили старого храмовника, толкая цепами, держа на расстоянии, как опасного зверя. Тот вертелся, заглядывая в лица, открывал рот, будто хотел что-то сказать, но молчал.
— Неблагонадёжных запри, — спокойно посоветовал Клур. — Остальных разгони по домам. Всё это непотребство — убрать. И ещё…
Наклонившись ближе, он зашептал Мелерту на ухо.
— Нож в сердце? — моргая, повторил тот едва слышно. — Я понял…
Клур хлопнул его по плечу здоровой рукой.
— Разберёшься, — сказал он и полез на телегу.
Йон стегнул рогачей. Зебан-Ар зашёл вперёд и тоже потянул их, погладил по шее, потрепал по морде. Рогачи фыркали, дико кося глазами, били мохнатыми копытами, но пошли, пошли, оставляя позади горожан, храмовников, стражей Ока и Мелерта с тёмным следом ладони на плече.
Ашша-Ри держалась позади, рядом с Клуром, а тот всё морщился, не отнимая руки от живота, и прикрикнул наконец:
— Уйди! Я велел тебе не соваться на площадь, а ты? Зачем пришла?
— Они повесили бы тебя! И он, — указала она рукой на старого охотника, — он бы не вмешался, если бы меня здесь не было!
— Я мертвец, Ашша! Я умер в том бою, так и думай обо мне! Зачем ты пришла? У старика хотя бы хватило ума стрелять издалека и не лезть!
— Но мой лук…
— Уйди, уйди с глаз моих! Вон, помоги вести рогачей, старик не справляется. Где мой зверь, где ты его бросила?
— Дальше…
— Попробуй только не отыскать. Я всё сказал, чего ещё ты ждёшь?
Охотница вскинула голову и ускорила шаг. Обогнала Йерна, что шёл, похлопывая рогача по спине, поймала тёмную морду, потрепала шкуру, промокшую от дождя. Зверь мотнул рогами и всхрапнул.
Когда отъехали от площади, Нат пришёл в себя. Сел, растирая лицо, будто хотел снять его с костей. Замотал головой, огляделся и заплакал тяжело и неумело. Каждый всхлип, казалось, рвал ему горло.
— Не могу, не могу, не могу больше! — бормотал он, а все молчали, и это молчание давалось тяжелее, чем слова. Но какими могли быть нужные слова, не знал никто.
Шогол-Ву держался у борта, взявшись за мокрое дерево. Хельдиг сидела так близко, и пальцы её лежали рядом, чуть смещаясь, когда телегу трясло, пока, наконец, не соприкоснулись с его пальцами.