— Отец говорил, у него руки по локоть в крови, а они чистые, — раздался задумчивый голос.
— Отмыл, видно! Не стой, идём.
Они выбрались, отряхиваясь, как птицы, и упорхнули.
— А видели, видели, как он палку отнял?.. — восторженно донеслось напоследок, но ответа Шогол-Ву уже не расслышал.
Он перевёл взгляд на старика.
— Ничего, — сказал тот. — Привыкнут. Эти первые и привыкнут. А с другими я поговорю…
И, развернувшись, неторопливо побрёл туда, откуда пришёл. Это было по пути к реке, так что Шогол-Ву направился следом.
— Скоро зацветёт, — сказал старик и повёл рукой. — Люблю эту пору. Ну-ка, сядь.
Он указал, и Шогол-Ву увидел скамью, врытую в стороне от дороги. Удобную, со спинкой, по краю которой был пущен узор. Прежде чем сесть, Шогол-Ву огладил пальцами дерево, где раскрывались, как живые, белые цветы. Потом заметил на сиденье дощечку с начатой резьбой и нож со смешным, короче рукояти клинком.
— Ты сядь, — повторил старик. — Послушай.
Шогол-Ву опустился на сиденье и прислушался.
Он слышал, как шепчут ветви и щебечут птицы, как где-то далеко лает пёс. Чуял, как тянет влагой от далёкой реки, и видел, как поблёскивает она между стволов. Что хотел от него старик, он не понял и уже собирался спросить, когда услышал песню стренги.
Она звучала будто на грани яви и сна, сплетаясь с дыханием ветра, с голосами птиц и ветвей, со всем этим светлым и тёплым днём, и лесом, и безмятежным холмом над ним.
— Расслышал? — усмехнулся старик и принялся неторопливо собирать вещи в мешок. — Жизнь чудна. Сколько живу, всё удивляюсь.
Шогол-Ву подал ему дощечку, перед тем разглядев осторожно, чтобы не повредить. Там распускались первоцветы: какие-то были едва намечены, а другие уже вырвались из дерева, расправили тонкие лепестки.
— Я хочу научиться, — сказал он. — Хочу так уметь.
Прозрачный, как речная вода, взгляд задержался на нём, морщинистые пальцы бережно взяли работу.
— Я бываю тут по утрам, — ответил старик. — Как рассветёт, я тут. Приходи, научу.
Он затянул тесёмки мешка и кивнул.
— А теперь пойду. Сорванцы эти, я думаю, уже народ всполошили. Как раз все соберутся, пока дойду, вот и потолкуем с ними.
Он вздохнул, пожевал губами и продолжил:
— Все мы станем листьями на ветвях белого леса, а кем потом? Кем были мы прежде, и где опять родимся на свет? То нам не ведомо. Мы не разные, мы одно, и враждуя с другими, мы враждуем сами с собой. Да. Говорить будут, не без того, когда в лицо, а когда за спиной, но они не со зла. По глупости. Привыкнут, дай им время.
И старик ушёл, а Шогол-Ву посидел ещё немного, слушая далёкую стренгу. Потом поднялся и направился к реке.
Чем ближе он подходил, тем яснее звучала песня, разливалась над тихой водой. И стали слышны два голоса, мужской и женский: они летели, то уступая друг другу, то сплетаясь, таяли в тихом плеске волны и рождались опять. А берег горел. Пересветыши слушали, покачиваясь, и шуршали негромко. Обсели дерево, но держались в стороне от корней — видно, чтобы не упасть в воду и не смять ковёр первоцветов, выросших здесь за одну ночь.
Заслышав шаги, они прянули в стороны, раскатились и погасли, и песня стихла. Шогол-Ву подошёл к белому дереву и сел рядом.
— Я думал, тебе плохо одному, — сказал он, — но вижу, ты не один. Я всё равно буду приходить.
Он поднял глаза. На ветвях трепетали листья — ещё не густая крона, но не меньше пяти десятков.
— Думаю, я полажу с этими людьми. Ты теперь, должно быть, говоришь с душами? Скажи тётушке Галь, я благодарен ей за всё. Я не успел. И ещё…
Порывшись в кармане, он отыскал и опустил в цветы бусину из жёлтого стекла, бусину с белой птицей.
— Помнишь, я говорил, встретил дитя в Старых Тропках? Надеюсь, я ей помог. Надеюсь, она встретилась с матерью. Я хотел бы, чтобы это было так.
Шогол-Ву поднялся и помолчал недолго, глядя на реку.
— Если ты говоришь с душами… — начал он и умолк. — Забудь. Я благодарен, что ты был мне другом, и ты будешь мне другом, пока я жив. Я ещё приду.
Ветер загудел в стренге, и ветви закачались. Шогол-Ву приложил ладонь к коре, отнял руку и пошёл прочь.
За спиной его вновь родилась песня, пока ещё тихая, еле слышная. Он обернулся: и пересветыши собирались, зажигались огнями, начиная свой танец.
Он смотрел на них только мгновение, но когда хотел идти дальше, то увидел, что дорогу ему заступила Раоха-Ур.