У мёртвой таверны, у тёмной стены теперь стояла Ашша-Ри, сложив руки на груди.
— Дикая баба, чтоб меня! Ты куда глядел, пятнистая рожа? Чего ушами хлопал? Так охранять я и сам могу!..
— Я говорил: молчи. Слышишь, рогачи фыркают?
— Что я услышать могу, если у тебя рот не закрывается? И что теперь?
Ашша-Ри отделилась от стены, шагнула вперёд. Ладони пустые, но это ничего не значило: в следующее мгновение в них мог оказаться нож.
Шогол-Ву следил за каждым её движением. Человек, он слышал, отошёл назад. А нептица вернулась и пошла на охотницу медленно, щёлкая клювом, вздыбив перья. Крылья расставила, распушила хвост.
— Боги не захотели его забирать? — кивнула Ашша-Ри на человека, кривя угол рта. — Теперь к Заставе?
— Я чего-то не понял. Я с одним договаривался, мне другие проводники не нужны!
Запятнанный положил руку на голову нептицы, пригладил торчащие перья. Зверь стряхнул ладонь, зашипел, не сводя глаз с Ашши-Ри. А та глядела только на Шогола-Ву.
— У меня повозка с рогачами. Ты потерял время, гадая, подохнет эта людская падаль или нет. Наверстаем упущенное. Возьмём и этого, если цепляешься за глупую клятву.
— Падаль, значит? — оскалился человек. — Убей её! Возьмём повозку…
Ашша-Ри дёрнулась. Когда в её руке появился нож, Шогол-Ву не заметил, но успел остановить.
— Пусти! Я освобожу тебя от клятвы…
— Прикончи её, чего тянешь? Она первая полезла! Что ты её жалеешь?
Удерживая Ашшу-Ри, запятнанный боком оттолкнул человека, тянущегося к ножнам на его бедре. Тот, слабый ещё, отлетел. Подскочила нептица, Шогол-Ву развернулся, и удар клюва пришёлся по его плечу.
Охотница извивалась, силясь освободиться. Лезвие блеснуло, слепя. Шогол-Ву зажмурился на мгновение и ощутил, как нож скользнул по щеке.
Он ударил Ашшу-Ри по раненой ноге, толкнул, и когда та упала, наступил на руку с ножом. Удержал нептицу: та метила клювом ей в лицо.
— Да убей её, слабодушный! Убей, или дай я сделаю это! Ты что, не понимаешь — мы так и будем грызться, пока она не прирежет тебя или меня!
— Решай, — прохрипела Ашша-Ри. — Решай, порченый, что тебе дороже — племя или этот гнилой род, знающий матерей. Ты и сам такой. Кого выберешь?
Шогол-Ву поглядел сверху вниз, не опуская руки, не позволяя нептице добраться до охотницы, лежащей на земле.
— Мы пойдём вместе, — решил он. — Все. Большая повозка?
— Трёхрукий у тебя разум отнял!..
— Боги лишили тебя ума!..
— Во, я впервые с ней согласен.
Шогол-Ву убрал ногу. Наклонился, отнял нож и отступил. Ашша-Ри поднялась, гневно блеснула глазами, сплюнула через давно выбитый зуб.
— Ты, знающий мать…
— Нам опасно на дороге. Нужно прятать лица. Нужен человек, чтобы правил.
— Да, а эта не нужна!..
— Это её повозка и её рогачи. Она предложила помощь. И это она достала жгучий корень, чтобы ты не отправился к ушам богов раньше срока. Значит, будем держаться вместе.
— Ох, ну… Что, правда достала?
Человек недоверчиво поглядел на Ашшу-Ри, нахмурился.
— Давай тогда хоть зверя бросим. Чем меньше на нас глядеть будут, тем лучше.
— Зверя послал Двуликий. Не нам спорить с богами, им виднее. Зверь останется с нами.
Спутники промолчали, поглядели только, и взгляды их сказали больше слов.
Новая дорога текла неторопливо мимо полей, ещё пустых, нетронутых. Позже, как земля просохнет, их вспашут, а сейчас только мелкие твари да камнеклювики бродили и рылись, отыскивая упавшее зерно и забытые корни.
По левую руку протянулась тонкая полоска Древолеса, далёкая и оттого почти синяя, с багровыми вкраплениями вечников. Если свернуть туда, можно добраться и к долине, где теперь жило племя детей тропы. По правую руку качал ветвями другой лес, небольшой и светлый. Поднимались дымки костров, стучали топоры.
По дороге ехала повозка, запряжённая двумя рогачами. Это были старые звери. Шкуры цвета дубовой коры не лоснились, проступали рёбра, и даже чёрные гривы не погустели к поре холодов. На двоих остался только один рог.
Почти всю повозку занимала клетка с нептицей. Та вскрикивала гневно, протискивая клюв сквозь холодные прутья в поисках выхода, и повозку качало.
На краю, свесив ноги, сидели двое.
— Уймись, Хвитт, — сказал Шогол-Ву, обернувшись, и поёжился. Куртка, вывернутая наизнанку, колола.
— Это глупо — давать имя еде, — произнесла Ашша-Ри.
Грязная повязка скрывала её глаза. Охотница надрезала ткань, но вряд ли видела много. Запятнанному повезло больше: он обмотал только лоб. А метину на подбородке скрыл, размазав кровь из пореза.
Перья оба заткнули под повязки, выплетать не захотели.