Стиснутый между землёй и небом, синел гребень леса. За ним лежало Голубое Сердце, большое озеро, куда Четырёхногий направлял реки почти со всех концов Разделённых земель. А в другой стороне, скрытая пока за холмами, ждала Пограничная Застава.
— Едем! — велела Ашша-Ри, когда путь для колеса был расчищен.
Она стегнула рогачей — один щипал траву, второй лёг — и те заревели, мотая головами. Стегнула опять, и правый напрягся, вытянув шею. Налёг всем весом, но не сдвинул повозку. Его товарищ неохотно встал, шагнул нетвёрдо мохнатым копытом. Медленно, медленно повернулись колёса.
Шогол-Ву не сел. Пошёл, держась вровень с бортом без особого труда, и нептица побежала следом. Повозку качало, рогачи хромали, человек в клетке то и дело цеплялся за прутья и придерживал мешки.
Ашша-Ри привстала, хлестнула по худым спинам, стиснув зубы. Замахнулась опять.
Шогол-Ву поймал её руку, удержал.
— Жалеешь их, порченый? До всякой людской падали тебе есть дело! Нас нагонят…
— Кто нагонит? — спросил запятнанный, потому что Ашша-Ри замолкла. — Кто идёт за нами?
— Око, — неохотно сказала она. — И Длань.
— Да? Чего это? — спросил человек, глядя сквозь прутья.
Он ждал, но ответа не было.
— Пойдём ногами, — сказал Шогол-Ву. — Так быстрее. Отпусти рогачей.
— Верхом, может? Чего отпускать-то зря.
— Звери устали. Не выдержат пути. Нести двоих не сможет ни один.
— А, ну ты твари своей на спину влезь, хоть какая польза с неё. Что, плохо я придумал? Чего молчите?
Ашша-Ри спрыгнула. Достала нож, срезала ремни, хлопнула по тёмным бокам, промокшим от пота.
Рогачи не сразу поверили. Встряхнулись, помотали головами, скосили чёрные глаза. Шагнули осторожно — раз, другой. Далеко не пошли, так и остались у повозки, пощипывая траву, пока человек спускался и тащил поклажу.
Шогол-Ву пристроил лук за плечом, растянул завязки мешка. Нащупал нож, отнятый у Ашши-Ри, и поглядел на охотницу.
— Что было в городе? — спросил он. — Что было, когда мы ушли?
— А ты как думаешь, знающий мать?
Ашша-Ри вскинула голову. Ноздри её раздувались, тёмные глаза блестели.
— Двуликий спускался с холма, а вы не вернулись. Как долго мне стоило сидеть и ждать? Я сошла вниз. Трусливый старик сказал, что вы в Новом городе, и объяснил, как найти.
— Ты запугала его?
— Мне и не нужно было. Он затрясся, едва увидел моё лицо. Я позаботилась, чтобы не поднял тревогу, выгнала повозку за ворота и вернулась за вами, хотя могла и не делать этого!
— И ты вот с этим…
Человек провёл пальцами от виска к виску через глаза.
— С меткой своей шла по городу, с перьями своими?
— Двуликий ушёл. Эти смрадные огни, которые они развешивают у дорог, не сравнятся даже с Одноглазым, вдобавок люди слепы. Никто не разглядел. Стражи у врат не смотрят, кто выезжает, а для тех, кто без телеги, есть иные пути. Только в доме, где я ждала увидеть вас…
— Что там случилось?
— Догадайтесь, если Трёхрукий не отнял разум. Ваша вина! Стоило оставить вас там, у моста. Вернулись бы в город и ответили Оку за всё!
— За что? — с подозрением спросил человек.
Ашша-Ри помолчала, сощурившись.
— Нужно идти, — сказала она вместо ответа.
Человек перебросил через шею ремень стренги, щипнул пальцами струны, издав тонкий протяжный звук.
— Ты там перерезала всех?
— Одного, — неохотно созналась Ашша-Ри. — Другой… Ему осталось кое-что на память. Он захочет меня догнать, очень захочет. Ложный след удержит ненадолго. Мы должны идти, быстро.
Земля бугрилась волнами, застывшими, закаменевшими. Идти было нелегко. Человек то и дело спотыкался, бормоча проклятия, и стренга на его груди чуть слышно звенела.
Нептица почти не шла — перелетала небольшими прыжками.
Ашша-Ри прихрамывала, но не отставала. Закушенные губы побелели.
Шогол-Ву поглядел на неё и замедлил шаг. Охотница заметила.
— Жалеешь меня, ты, знающий мать? Смеешь жалеть? Погляди на меня ещё так — я вырежу тебе глаза! Я не людская падаль, не порченая, как ты. Я дочь детей тропы, и я иду по тропе, пока держусь на ногах! А упаду — поползу, цепляясь руками, зубами. Пока жива, я не сдамся. Если хочешь жалеть, пожалей себя, ты, ничтожество!
Человек присвистнул и сказал вполголоса, придерживая Шогола-Ву за рукав:
— Ничего так она тебя отделала. Так расскажешь, отчего тебя зовут знающим мать, а? Чего это ты порченый? Дорога долгая, я б послушал.
— Почему ты стоял в петле, когда мы встретились?
— Ну, знаешь! Такое скажешь. Стоял и стоял, что теперь?