Копыта рогачей вязли в мокрой земле, и звери не могли бежать. Нептица, вытягивая шею, била крыльями по воздуху. Ей удавалось кое-где перелетать, и всё-таки стражи нагоняли.
— Вернитесь к дороге! Лёгнер, Улле!.. Он тут один! — разнёсся крик.
Шогол-Ву оглянулся. Стражи и не думали сворачивать. Двое уже подняли луки.
Запятнанный выхватил стрелу, наложил на тетиву.
Первый его не испугал — с этим справится и ветер. Видно, привык орудовать цепом, не луком. Второй метил в зверя.
Шогол-Ву вдохнул.
Не стало поля, рыхлого, колеблющегося. Умолк голос реки. Затихли крики людей. Только ветер и стрела, живая, рвущаяся к добыче. Только цель.
Он выдохнул, спуская стрелу с привязи.
Рогач вытянул шею, делая шаг, и стрела ударила человека в грудь, точно в синий глаз на стёганой куртке. Страж ещё не понял, ещё скалился. Покачнулся — улыбка сменилась растерянностью, недоверием — выпустил лук и упал в чёрное мягкое поле. Его спутники взвыли.
— Давай, Хвитт, давай! — поторопил запятнанный, сжимая коленями белые бока. — Вперёд!
Река была всё ближе. Сейчас её скрывал берег, высокий, обрывистый, но шум воды нарастал.
Нептица скакала, расставляя крылья. Комья грязи брызгали из-под лап, пятнали светлые перья. Рогачи, надсадно храпя, нагоняли.
— Стой, выродок! Не уйдёшь!
Стрела упала, не долетев. Вторая опустилась ближе, почти у самого крыла.
— Я кому сказал — за остальными! Улле!..
Обрыв приближался. Так близко к краю землю уже не возделывали, и она была твёрже. Попадались камни, стелились кустарники. Нептица помчалась вдоль реки, ненадолго увеличив расстояние между собой и преследователями.
— Давай, Хвитт! — выкрикнул Шогол-Ву, наклоняясь и вытягивая руку. — Туда!
Нептица скосила глаз, но продолжила бежать вперёд.
— Давай же!
Рогачи настигали. Ветер свистел, беснуясь. Ревела вода под обрывом, с шумом прокладывая путь меж камней.
Первый всадник занёс топор. Он ещё не мог достать, но через три вдоха… два…
— Хвитт! — воскликнул запятнанный, ударяя коленом. — Давай!
Нептица вскрикнула отчаянно — и скакнула вперёд и в сторону, в пустоту, расправляя крылья. Хлопнула ими, снижаясь против воли, пронеслась над острыми зубцами, над пенистой волной.
Взревели за спиной люди. Свистнула стрела, прошла выше. Нептица рванулась, поджала лапы, всё-таки коснулась воды. Но середина реки осталась позади.
Течение подхватило нептицу и понесло, быстро унося от людей. Она торопливо гребла лапами. Шогол-Ву спрыгнул в воду, удерживая только руку на белой спине, чтобы зверю было легче. Они миновали узкое место, где река пробиралась меж высоких берегов — та самая река, что брала начало в долине у безымянных гор за Древолесом, а теперь бежала по краю Приречья к Косматому хребту.
Двуликий, что прятался за обрывками своего одеяла, выглянул вдруг — и улыбнулся. В этот час Шогол-Ву нащупал каменистое дно и выбрался, преодолевая течение, на берег неподалёку от Косматого хребта, где его когда-то родила мать.
Глава 9. Мать
Шогол-Ву осмотрелся. Преследователи отстали, но медлить было нельзя.
Этот берег, так хорошо знакомый по прошлым дням, избороздили теперь следы тележных колёс, а далёкий лес отступил как будто ещё дальше. Видно, люди вырубали его, а за водой ездили к реке, не умея найти другие источники или не решаясь соваться вглубь.
Нептица встряхнулась, рассыпая брызги, фыркнула. Увидела что-то на кромке воды и серого речного песка, поддела клювом.
— Идём, Хвитт, — позвал запятнанный и двинулся вдоль берега.
Всё здесь было ему близко, каждый куст и камень. Каждая щербина на обрыве по ту сторону реки, каждый зубец, торчащий из воды — каменный гребень, которым Белая дева вычёсывала свои пряди.
Много времён назад, ещё до того, как получил имя, Шогол-Ву бывал здесь. Зебан-Ар приводил их, детей племени, и они бежали по мокрому песку у края волны. Потом обратно — по колено в воде. Четырёхногий мешал, хватал за ноги, но поддаваться было нельзя: кто приходил последним, оставался без еды.
Запереть голодным — достаточно суровое наказание, и к другому обычно не прибегали. Лишь одного высекли: он остановился, забыв обо всём. Загляделся, как Двуликий восходит на холм, как нежный розовый свет разливается, пронизывая стылый туман, раскрашивая подножие холма невиданными красками. Как разлетаются клочья одеяла, тёмно-синие, роняя лёгкий пух, желтоватый и белый. Как плывут отражения по сонной реке — видно, Четырёхногий тосковал о холме, мечтал бродить по нему хотя бы так.