Запятнанный прикрыл дверь. Встал у окна, крошечного, давно не мытого, почти слепого. Поглядел на дорогу, по которой много дней не ходил никто, кроме ветра.
Чуть дальше, ближе к броду, стоял почерневший сруб. Когда дети тропы покидали Косматый хребет, чтобы идти со Свартином на Приречье, все дома были целы. Этот сгорел после — может, огонь упал с холма.
Шогол-Ву слушал. Пел ветер, налетая, трепал кровлю, совал нос в трубу. Двуликий чинил одеяло и то совершенно за ним скрывался, то не успевал доглядеть — и клочья летели по холму. Ветер гнал их с воем, кружился, не мог усидеть.
Нептица поскребла дверь. Поняла, что не выпустят. Осторожно подобралась к ящикам, вытягивая шею. Испугалась, отпрянула, хлопнув крыльями. Потянулась опять.
Расклевала связку грибов у очага, старых, до того сухих, что и в бурлящем котле отмокнут не сразу. Сунулась в очаг, вдохнула золу, а после фыркала, мотая головой, и чистила клюв лапой.
Шогол-Ву ненадолго вышел. Оглядел землю, стёр два-три следа, вернулся. Нептица ждала у двери, но завидев его, обиженно отошла, легла на пол, обратив к запятнанному хвост.
Он прошёл к окну и замер там.
Нептица вздохнула раз или два, не оборачиваясь. Прислушалась к чему-то, поднялась и ушла из общего зала в заднюю комнату. В это время на дороге показались всадники.
Кто-то поскакал дальше, к лесу. Оставшиеся не спешили. Осматривались, но не разделялись. Заглядывали во дворы, но с ленцой — видно, больше для порядка, не веря, что найдут беглецов здесь.
Тут из задней комнаты донеслось слабое мычание. Шогол-Ву насторожился и пошёл туда медленно, чтобы не скрипнули половицы.
Нептица стояла, подняв лапу, будто собиралась ударить, но не решалась. Перед ней в тёмном углу застыла девочка, подняв руки к лицу.
Голоса стражей зазвучали ближе. Запятнанный прикрыл за собой дверь, нащупал задвижку. В каморке, прежде слабо освещённой только светом общего зала, стало черно, как в гриве рогача.
Зашуршали перья — должно быть, нептица села. Шогол-Ву проскользнул мимо, и она ткнулась в него клювом, не видя в темноте. Девочка метнулась в сторону, но не закричала, лишь застонала слабо, когда пальцы зажали ей рот. Заскребла своими тонкими пальчиками, неожиданно острыми, но не сумела отбросить чужую ладонь.
— Тихо, — прошептал Шогол-Ву. — Не причиню вреда. Люди уйдут, отпущу.
Девочка поняла, застыла так, что и дыхания не было слышно. От неё несло застарелой гнилью, как от забытой в ящиках еды — уже не столько порченой, сколько засохшей.
Наружная дверь скрипнула.
— Ну, что скажешь, Улле?
Запели половицы. Ударил сапог, что-то откатилось.
— Да не было их тут. Вот не верю, что мы бы и следа не нашли. Я ж говорю: против течения пошёл. Там рукой подать до Древолеса, за которым выродки сидят. На кой ему лезть дальше в людские земли?
— А на кой они выползли? Шатались туда-сюда, в Каменный Мост зашли, Перста прям в Новом городе прирезали. Это как, по-твоему? И Жирный Треффе с людьми пропал, не зря ж Чёрный Коготь думает, тут пятнистые замешаны.
— Может, и замешаны, а только я на его месте сейчас бы к своим вернулся. Ну, долго стоять будем? Пошли уже. Мертвечиной тут смердит, дурное место. Всё надо было пожечь.
— И то верно. Тьфу, погань!
Дверь затворилась, и голоса стихли.
Шогол-Ву ещё постоял, слушая тишину, и медленно отвёл пальцы от детского лица. Девочка отшатнулась, не издав ни звука.
— Я не трону. Зачем ты пришла сюда? Это плохое место.
Дитя не ответило.
Шогол-Ву отвёл задвижку, выглянул в общий зал. Никого. Прошёл к окну, послушал — тихо. Всадники убрались.
Нептица зашипела.
— Хвитт! — позвал запятнанный, не дозвался, вернулся в заднюю комнату.
Хлопнул нептицу по боку, отгоняя. Присел, тронул девочку за плечо — та сжалась в углу, прикрыв голову руками. Заставил подняться, подтолкнул к двери.
Она застыла в общем зале, не поднимая лица. Волосы серые, будто вылинявшие. Косу давно не переплетали, и она свалялась. Одежда хорошая, не бедная, но грязная и порченая. И не для холодного времени.
— Почему ты здесь? — спросил Шогол-Ву.
Она медленно повернулась. Белые слепые глаза глядели так, будто видели. Кожа изъедена — на лбу проглядывает кость. Тёмные губы шевельнулись, но слов не вышло. Пальцы сжались, тонкие, почти бесплотные.
На груди поверх лёгкого платья лежали бусы — цветные, в три ряда — слишком длинные.
Шогол-Ву замер. Он вспомнил, что Ашша-Ри говорила о мертвеце.
— Ты слышишь меня? Понимаешь?..
Девочка, помедлив, кивнула. Закивала торопливо, протянула руки с мольбой, поспешила что-то сказать — вышло только мычание, и она, застонав, умолкла.