— И по какому поводу я должен выть?
— Откуда я знаю… Скажем, любовь, революция… Или какая-нибудь новая религия с пятью-шестью райскими небесами на том свете в качестве компенсации за земные муки. Но чтобы в твоих стихах были кровь и огонь, дикая тоска, бешеная радость. Чтобы у человека, который прочтет твои стихи, дух захватило, и тоже завыл.
— Трепотня, — засмеялся Кирилл, — не верю. А каково твое собственное огненное желание?
— Мастика, — ответил Даракчиев, с интересом рассматривая кристаллики в рюмке. — И зажигает, как огонь, и гасит огненные желания… Кроме того, я не пишу стихов.
— А я пишу.
— Ну-ну… А зачем? Все уже написано, милый мой, а мы все повторяемся, все кудахтаем. Поэт должен быть чудом, героем, мучеником, олимпийцем, каждым стихом он должен стрелять или с каждым стихом умирать во имя чего-то, а мы — просто прилежные мальчики примерного поведения.
— Амииинь! — пропел Здравков. — И что же, по-твоему, остается делать хорошим мальчикам?
— Сидеть и не рыпаться. Идите в юристы, в физики, можно и в продавцы овощами торговать, это честнее. А лучше — вообще никуда.
— Дарак, хватит тебе каркать, — сердито говорит Невяна. — Тебя послушать — утопиться можно. Что ты вообще-то признаешь?
— Себя. И еще кое-что, о чем ты и представления не имеешь.
— Подумаешь, какой важный.
Тот насмешливо глянул на нее и отпил половину рюмки. Кирилл нервничал, но молчал и курил сигарету за сигаретой. Я чувствовал себя телком, перед которым положили ноты. Только Здравков казался неуязвимым. Посасывал, не торопясь, лимонад через соломинку и время от времени принимался рассматривать ее как какое-нибудь чудо техники. Потом небрежно сказал:
— Советы твои, Дарак, не так уж глупы. Одно плохо: они ничего не дают. Ты сам им не следуешь.
— Ты это о чем?
— Сам ты пишешь.
— А, это другое дело, — Даракчиев махнул рукой. — Я по крайней мере не корчу из себя писателя, милый мой. Пишу рекламные рассказики о наших курортах, привлекаю зарубежных туристов. Значит, приношу пользу отечеству по валютному вопросу… А вы? Воображаете, что делаете литературу тем, что в ямбах и хореях сообщаете публике, как любите маму, папу и старый дом, и как храбро умирали партизаны, у которых вы и портянок не нюхали. Или открываете тайны бытия в глазах любимой. Ужасно занимательно!
— Упрощаешь, Дарак.
— И пускай. Большой литературе нужны прежде всего личности, биографии. Или сверхталант, который с одного взгляда проникает в сущность вещей, поскольку у него для этого имеется особый инструмент… А мы сидим тут, чешем языки и черпаем вдохновение в своей, между нами говоря, неоправданной самоуверенности. — Даракчиев внезапно замолчал и, уставившись Кириллу в глаза, медленно улыбнулся. — Кирилл, я ведь говорю так потому, что я тебе друг.
— Благодарю, — поклонился Кирилл с кислой улыбкой.
— Не за что. В отличие от Здравкова, я тебе добра желаю.
— Ну, хватит, — со скукой сказал Здравков. — Понятно. У тебя самого неоправданная самоуверенность, и язык ты чешешь больше всех.
Даракчиев, нагнувшись над рюмкой, помолчал и вздохнул:
— Пожалуй, ты прав. Это все мастика… Но ведь надо же как-то время проводить? Но ты прав: если бы я знал чего хочу, не говорил бы столько.
Он занялся своей сигаретой и больше не сказал ни слова. Кирилл молчал. Всего час назад он сомневался в смысле того, чем занимается, был недоволен жизнью, а теперь, когда Даракчиев сказал ему приблизительно то же самое, выглядел несчастным. О чем, в сущности, велись разговоры и чего хотели эти люди? Они и сами не знали, что, это как будто сближало меня с ними. Этот самый Даракчиев как бритвой бреет и глазом не моргнет. Только для чего? Какой от этого толк? Если все так, как он говорит, пожалуй, и правда лучше идти в спортсмены. Или кидать пакеты на вокзале.
Невяна мне улыбалась. Она перегнулась через стол и начала расспрашивать о работе: что у нас за люди, да кто начальник, да как отправляют газеты. О чем еще со мной разговаривать? Я вдруг почувствовал под столом ее ногу. Глаза ее, слегка тронутые синим гримом, казались огромными и чуть сумасшедшими. От коньяка, конечно. Я отодвинулся, но ее нога снова нашла мою. Я встал и пошел к буфету за сигаретами, а вернувшись, отодвинул стул и попытался завязать разговор с Даракчиевым, который сидел с другой стороны. Я просто не знал, куда деваться, потому что Невяна продолжала смотреть на меня в упор. Кирилл заметил это и ухмыльнулся: