— Основываем фонд бати Апостола, — объявляет он и ухмыляется. — В целях закупки масла, брынзы, овощей и лимонадной бутылки с водкой. Бутылку доставит Шеф, поскольку в этом случае можно не бояться, что он ее выпьет.
— Никаких бутылок, — говорит Шеф. — С бутылками, похоже, кончено. Врач запретил.
— Тогда лимонадную бутылку с лимонадом.
— Нечего смеяться. — Кореш отделяется от стены и растирает ногой окурок. — Насчет бати Апостола это мы виноваты. Всю весну филонили — то зарплата, то именины, — а он за нас воз тянул.
— Это так, — говорит Шеф, — когда одни филонят, другим из-за них приходится воз тянуть.
— Шеф, а тебе даже полезно, — смеется Студент. — Как насчет килограммов? На сколько похудел за этот месяц?
— А ты не остроумничай, — говорит Шеф. — И тебя частенько было не видать.
— Я с разрешения начальства, по закону. Летняя сессия начинается.
— Закон — законом, — бормочет Шеф, отправляясь к своей комнатке на верхнем этаже, — а я за работу отвечаю. Меня никто не спрашивает, есть в бригаде студенты или нет.
Сегодня он что-то не в настроении — детишки заболели, или с женой поссорился. К тому же в прошлом году он не был в отпуске, и сейчас с нетерпением ждал, когда работы станет поменьше и можно будет поехать отдохнуть.
Студент приканчивает бутерброд, встает и оглядывается в поисках новой жертвы.
— Девушки! — кричит он женщинам, иные из которых годятся ему в матери. — Хотите лимонаду, чтобы прохладиться?
— Хотим… Еще спрашивает!
— Пешо сейчас принесет. Он угощает.
— Почему я?
— Как почему? Через месяц с чем-то Петров день.
Делать нечего. Мы ставим лимонад по очереди, и кажется, на самом деле теперь моя очередь. Отправляюсь в буфет и приволакиваю ящик. За это время явились и Шатун, и помшефа Ненов, но Шатун не может пить: только что чуть ли не всю воду выпил из крана на перроне. Женщины расхватывают бутылки и пытаются подергать меня за уши — по случаю будущих именин. Для нас с Корешем, Студентом и Неновым остаются две бутылки. Кореш выпивает свою долю, Ненов отказывается, потому что пить из бутылки негигиенично, особенно один после другого. Шатун смотрит на него и смеется. Когда Ненов удаляется, он вытирает рукавом остренький нос и говорит:
— Не пойму, что у этого за работа такая. Только и знает шляться туда-сюда.
— У него, как у тебя, — обрывает его Кореш, — Шатун.
— Эге, как у меня, — обижается Шатун. — Я вкалываю, батя.
— И он вкалывает. Тебя на его место не поставишь.
Когда кто-нибудь болтает пустяки, Кореш становится неумолим. Он даже забыл, что угрожал неновской шляпе.
— Мир вам, — изрекает Студент и отправляется к двери. — Пошли грузить видинский, а то завтра в Видине проснутся и не будут знать, что происходит на белом свете и кто получил орден. Шатун, ты когда станешь героем труда?
— Когда твоя бабка дедом станет.
Шатун хочет еще что-то добавить, он разозлился, но Кореш хватает его подмышку и выносит вон.
Женщины смеются. Зорка допивает лимонад и царственным жестом вручает мне бутылку.
— Мерси, Пешо, дай я тебя чмокну, — и прежде чем я успеваю опомниться, она целует меня в щеку под громкий смех женщин.
— Если угостишь еще, могу и замуж за тебя выйти.
— Если только я соглашусь, — говорю. — Откуда это ты взяла, что я хочу на тебе жениться?
Я говорю в шутку, но не совсем, потому что терпеть не могу таких спектаклей. Зорка круто поворачивается и идет к конвейеру. Я ее не останавливаю. Неизвестно почему, она все время находит поводы демонстрировать перед людьми наши отношения, а я этого не выношу. Мне противно смотреть на сопляков, которые ходят по улицам, обняв девушку за шею…
Мы опять летаем от экспедиции к перронам и обратно. Это последний месяц квартала. Печатники торопятся выполнить план. Кроме газет, наших рук ждут тонны журналов. Да еще предстоят две конференции — одна международная, по охране окружающей среды, другая — внутренняя, не то молодежная, не то спортивная, и бумага заваливает нас, как лавина. Кто все это читает? Если бы я вздумал прочесть все эти бумаги, мне и десятка лет не хватило бы. Мы справляемся, но к утру чувствуем себя так, как будто нас кто-то отколотил. И в дневных бригадах не лучше.