— Разнежился ты, батя.
— Ничего, — говорит тот, похлопывая по карману телогрейки, — отопление — вот оно!
И поглаживает седые усы. Его «отопление» — бутылка из-под лимонада с виноградной водкой. До работы он никогда не пьет, но в холодные ночи, особенно к рассвету, когда устанет, прихлебывает из бутылки и до конца смены выпивает ее всю. Но, что пил, по нему не видно, только угловатое лицо его смягчается, усы обвисают, и он начинает смотреть на все с невероятной нежностью — даже на незнакомых людей и на предметы. И смеется тихим горловым смехом.
Вокзал живет своей ночной жизнью. Пассажиров почти не видно — они спешат скорее забраться в вагоны вместе с чемоданами и сумками. Техники постукивают длинными молоточками по осям колес, поднимают крышки масленок. Машинисты разводят пары или разогревают дизели. Дежурные по вокзалу перебегают из двери в дверь. По ту сторону путей сверкает и гремит вагоностроительный завод. И мы, грузчики, здесь, без нас тоже нельзя. Все-таки это здорово — работать, когда знаешь, что город спит. Здорово и по-мужски, как сказал бы Кореш, если бы мог говорить на такие темы.
Шеф тормозит так, что я чуть не слетаю на перрон. Совсем рядом перед нами дизель дрожит, напрягаясь перед стартом. Мы с батей Апостолом прыгаем в почтовый вагон, Шеф сбрасывает ватник, и пакеты начинают мелькать в воздухе. Шеф кидает тридцатикилограммовые связки, как сумасшедший. В юности он занимался вольной борьбой, и наверное, из него что-нибудь получилось бы, если бы ему не порвали сухожилие под коленом.
Мы с батей Апостолом похожи на вратарей — ловим сверху, снизу, справа, слева. Шеф не смотрит, куда бросает. Один пакет попадает мне в грудь и чуть не сбивает с ног.
— Слушай, — советует батя Апостол, — ты встань подальше и лови, когда пакеты уже падают вниз. Не бери на себя удар.
— Ладно.
Совет немного запоздал: я уже подвернул безымянный палец на левой руке. Мне не больно — мы разгорячились, нам весело, бросаем пакеты, как бешеные. Шеф свистит и что-то кричит с перрона, но из-за шума мотора мы не слышим.
Мы прыгаем из вагона в последний момент, после свистка кондуктора. Батя Апостол чуть не падает, и мы хватаемся друг за друга. Потом он смотрит вслед уходящему поезду:
— Чуть не уехали, туда-растуда.
— Этого не хватало, — говорит Шеф. — Один раз тебя уже ждали, пока вернешься из Своге.
И гонит электрокар, как на соревнованиях. Стрелочник на переезде едва успевает отскочить, и в спину Шефа летит снежок. Тот смеется:
— Не знает, что буду участвовать в ралли. Чтоб мне лопнуть, если не займу второе место.
Насчет второго места не знаю, но что он может лопнуть, сомневаюсь. Ватник едва держится у него на плечах, а шея — как глиняный горшок. Не пьет, курит по пять сигарет в день. На женщин поглядывает, но и только. У него другие страсти — семья, трое детей, машина. Ребятню свою он кормит сам и любит ходить с ними в баню. Все трое парни: одному два года с чем-то, другому — три и третьему пять. Говорит, что между появлением старшего и среднего был финансовый кризис — какой-то тип выгнал его с высокой должности завхоза стадиона, и пока он нашел себе работу, прошло время. Поэтому детей трое, а не четверо или пятеро. Как и у меня, у него нет профессии, но я думаю, что поставь его командовать космическим кораблем — за два часа научится… Такой у нас Шеф.
В туннеле мы с батей Апостолом нагружаем электрокар газетами для следующего поезда, а Шеф сидит за рулем и улыбается, как Будда. Его лицо в снежинках и каплях воды, но он и не думает вытираться.
— Бычок, — с умилением говорит батя Апостол и кидает последний пакет прямо ему в голову.
Шеф ловит пакет, бросает его через плечо и принимает позу воспитанного шофера:
— Куда прикажете?
— В Орландовцы[1], — смеется батя Апостол, — самое место для нас. А Пешо оставим по дороге.
И снова электрокар с тихим воем несется по перрону. Теперь мы с батей Апостолом бросаем, а Шеф принимает пакеты и смеется над нашими попытками сбить его с ритма. У меня начинает болеть подвернутый палец. Я помалкиваю, но когда мы возвращаемся в экспедицию, меня прошибает пот, даже снимаю ватник. Я засовываю палец в рот и сосу его — как-будто так легче. Шеф вырывает мою руку изо рта и рассматривает ее.