– Сейчас схватить их всех! Заковать в цепи! Посадить в крепость, сослать в Сибирь, на каторгу…
– Все это было бы уже сделано, если бы… Я боюсь нанести удар вашему сердцу супруга и отца… Извольте прочесть имена: тут ваша супруга и ваши оба сына стоят во главе!..
В заключение этого разговора, после некоторых проявлений чувствительности, Павел будто бы подписал указы об аресте Марии Федоровны и двух старших великих князей. Получив разрешение применить их, когда он найдет это нужным, Пален не привел ни одного из них в исполнение, но воспользовался ими, чтобы победить последнее сопротивление Александра, и вместе с тем эта тревога заставила его ускорить развязку трагедии.
Как порядочный хвастун, Пален, очевидно, уступил желанию заставить оценить, после переворота, апломб и изобретательность, выказанные им при этом случае. Если послушать его, то однажды Павел, будучи в хорошем расположении, захотел осмотреть карманы своего министра.
– Я хочу знать, что у вас там лежит! Может быть, любовные записки.
Случилось так, что в одном из карманов было письмо великого князя Александра, только что переданное Паниным своему сообщнику и которое он не успел еще уничтожить.
Не колеблясь, Пален удержал руку государя:
– Что вы делаете, ваше величество! Оставьте! Вы не переносите табаку, а я нюхаю его постоянно. Мой платок весь пропитан этим запахом, и вы им отравитесь!
Павел быстро отступил.
– Фу! какое свинство! – сказал он.
Сцена 9-го марта была также рассказана Беннигсеном и Платоном Зубовым; но, по словам того и другого, не было даже и речи о заговоре. Пален представлял государю полицейский рапорт, что делал каждое утро, сопровождая это массой анекдотов, большей частью вымышленных, но занимавших государя. Нечаянно он будто бы захватил в этот день и список заговорщиков, который Павел чуть было не взял, запустив в шутку руку в карман, где лежали оба конверта. Но у Палена было достаточно присутствия духа и ловкости, чтобы удержать компрометирующую его бумагу, которую он узнал, потому что она была толще, так что государь вытащил только рапорт. Он прочел его, много смеялся и не заметил смущения Палена.
Но был ли способен последний на такую ужасную оплошность? Так или иначе, но в первых числах марта Павел стал кое-что подозревать. Его опасения были очень неопределенны, потому что иначе он бы не задумался и не замедлил покарать виновных, кто бы они ни были, и для этого ему не нужно было и Палена. Мы знаем, что для него личность не имела никакого значения. «У меня все Безбородко!»
Между тем он начинал терять доверие к курляндцу, до такой степени, что, без его ведома, решился вернуть в Петербург Аракчеева и Линденера, так безрассудно удаленных им от себя. Один находился в своем имении Грузине, другой – в Калуге. Безумием было, однако, воображать, что его письма к ним могут ускользнуть от с. – петербургского военного губернатора. Пален их перехватил и, воспользовавшись тем, что император не известил его об их отправлении, сделал вид, что считает их фальшивыми. Не без некоторого смущения Павел принужден был сознаться в том, что ему хотелось скрыть; письма были посланы вновь; но на этот раз Пален отдал распоряжение, чтобы их получатели были задержаны у городских застав.
Павел и вообще не отличался благоразумием, а среди его приближенных оставались только предатели или глупцы. «Если бы мы имели малейшее подозрение, говорил впоследствии Кутайсов Коцебу, то стоило бы нам только дунуть, чтобы разрушить всякие замыслы», и он будто бы дунул на раскрытую ладонь. Имея в руках все средства быть осведомленным, бывший цирюльник не знал ничего. По очень распространенным слухам, накануне покушения он получил письмо со всеми подробностями заговора, но не прочел вовремя этой записки или удержался воспользоваться этими сведениями, потому что князь Зубов, которого он надеялся иметь своим зятем, был указан как один из главных заговорщиков. Но Коцебу говорит, что эта легенда распространилась из-за нераспечатанной записки, которая будто бы была найдена у любимца Павла, когда пришли его арестовать после смерти государя; он не потрудился ее распечатать, потому что принесший ее лакей княгини Ливен передал ему ее содержание, самое обыкновенное. Читатели Монтеня могут, впрочем, найти основание этой басни в главе IV (книги II) его Essais, где приведены многие случаи подобной небрежности, имевшие роковые последствия.
Возвратившийся в феврале в Петербург, после четырнадцатимесячного удаления в Украйну, Андрей Разумовский тоже, говорят, узнал о заговоре до его приведения в исполнение, но уже слишком поздно, чтобы его предупредить. Графиня Головина, со своей стороны, была уверена, что Беннигсен, приехавший навестить ее мужа за несколько дней до совершения злодеяния, непременно открыл бы ему этот замысел и таким образом дал бы возможность предостеречь Павла, если бы не вышло гак, что вследствие тяжелой болезни граф был лишен возможности его выслушать. Совершенно недопустимо, чтобы приготовившийся выступить во главе заговорщиков и, как мы увидим, с холодной решимостью выполнивший свое дело генерал мог иметь намерение, приписанное ему этой женщиной.