Однажды Эльпида сказала мне, что отец прислал письмо - он направится в Коптос через пять дней, когда господин Ашшур завершит свои дела в Мемфисе. Время до отъезда полетело вдвое быстрее: теперь мне гораздо жальче будет покидать этот чужой город…
Еще до получения письма Никострата я начал заниматься вместе с Исидором - он охотно учил меня египетскому языку и даже пытался учить иероглифике; но изъясняться рисунками для меня было еще слишком сложно. Мы с Исидором сперва хотели переписываться на греческом языке… а потом оба сообразили, как это будет неразумно. Ведь бабушка со своим господином Тураи не просто так поселились на самом краю египетской земли, по соседству с пустынями! Нет: мы не сможем слать друг другу весточки - только ждать новой встречи.
Потом приехал отец. Я испытал при виде Никострата испуг, и облегчение, и вину. Как он счастлив был обнять Эльпиду и Гармонию, и свою мать-царицу - и знать не знал, какие перемены случились тут в его отсутствие!
После любимых им женщин Никострат пожелал видеть и меня; и меня он тоже приласкал. А я смотрел в его искрящиеся радостью серые глаза и думал - стал бы этот спартанец так вести себя со мной, знай он, о чем мне рассказали за его спиной?..
Но я, конечно, промолчал. А когда отец отдохнул с дороги, матушка устроила для него и для всех домашних Поликсены праздник: вернее сказать, представление.
Пока Никострат сопровождал сирийского торговца, Эльпида продолжила со мной занятия музыкой, так же, как с моей сестрой: мы захватили с собой кифару, а лютня у бабушки в доме была, как и египетские тамбурины и систры*. Порою мы упражнялись вместе, аккомпанировали и подпевали друг другу, но чаще мать занималась с нами по отдельности.
В этот раз мы выступали перед отцом, будто перед почетным гостем. Вначале пела мама, - о миртах и розах Афродиты и любовной тоске, - а я аккомпанировал ей на лютне; а потом мы поменялись местами. Я исполнил гимн Аполлону под музыку матери.
Это были дивные мгновения - меня слушали все, и мой отец, и хозяева дома, и Исидор: и я чувствовал, что они забыли о себе, глядя на меня, так же, как прежде забывались гости под воздействием чар Эльпиды. А потом мне хлопали все - и отец тоже.
Я поклонился им, как делали приглашенные артисты на пирах. Я сиял от счастья. Да, в этом я был талантлив, и более, чем моя сестра!
Я покинул собрание, чтобы не разрушать сотворенного мною волшебства; я поспешил на крышу. Почти сразу за мной туда взбежал Исидор: схватив меня за руки, он поздравил меня, а потом обнял со слезами на глазах. Я впервые видел у этого гордого и неприступного сына Та-Кемет слезы.
- Ты поистине одарен богами, брат мой!
Я вдруг ощутил себя так, точно нежданно обрел старшего брата - и должен покинуть его, уехав далеко за море…
Я тоже заплакал. Я обещал Исидору, что в скором времени приеду снова: хотя не имел представления, как теперь повернется моя судьба.
Мы прожили в Коптосе целый месяц - и через четыре дня после возвращения отец велел нам с матерью и сестрой собираться домой. Теперь мы должны были сесть на критский корабль, который снова доставит нас на Крит, а там мы найдем судно, которое пойдет до Родоса.
Заработок отца был очень неверным - хотя добывал он деньги собственной и чужой кровью… Однажды Никострат мог погибнуть ни за что, защищая очередного восточного толстосума, который будет глядеть на всех нас как на тупых варваров, способных только продавать свои мечи!..
Я молчал: если отец ничего не мог с этим поделать, я и подавно не мог.
В последний день мы с Исидором сходили вдвоем искупаться на реку. А на берегу, уже надев свою повязку-схенти, он сказал, еще более серьезный, чем обычно:
- Я хочу дать тебе с собой бога-охранителя.
Из складок своей набедренной повязки Исидор извлек очень красивую фигурку жука-навозника, выточенную из лазурита и оправленную в серебро.
- Это скарабей - утреннее воплощение светозарного Ра, живущего вечно… И те, которые носят такой амулет, получают частицу его бессмертного могущества.
Я уже знал, что египтяне чтят богов самого причудливого и даже порою отвратительного облика - в виде людей со звериными головами, и просто в образах зверей: крокодилов, и бегемотов, и шакалов. Но теперь у меня язык бы не повернулся сказать что-нибудь непочтительное о древних хранителях этой земли - в Коптосе, среди рыжих песков, под щедрым и безжалостным солнцем, я ощущал их мощь так же, как Исидор.
Однако дар его я отклонил.
- Благодарю тебя, брат. Но, видишь, - у меня уже есть бог-покровитель.
Я показал на своего критского бычка, висевшего на груди.
- Это мне подарила мать! Может быть, твой скарабей сильнее… но я не могу его взять.
Исидор кивнул понимающе и серьезно.
- Мой отец тоже говорил, что у человека может быть только один главный бог - бог его сердца.
Мы обнялись. Потом в молчании вернулись домой, и я принялся собирать вещи. До самого отъезда мы с Исидором больше не говорили; однако бабка Поликсена неожиданно зазвала меня к себе. Она тоже хотела сделать мне прощальный подарок.
Она протянула мне футляр из навощенной кожи в виде трубки - в таких держат книги, особенно при перевозке.
- Здесь свитки, которые послужили бы украшением библиотек многих богачей, - сказала госпожа. Она улыбнулась. - Ты пока не оценишь их, но с возрастом обязательно.
Я низко поклонился. Я ожидал, что бабушка скажет еще что-нибудь… ну, о том, о самом важном. Но она хранила молчание; и тогда я ушел.
Они провожали нас все трое - госпожа Поликсена, ее муж и их сын: госпожа одолжила нам свою барку до Навкратиса. Когда гребцы ударили веслами, я обернулся и увидел, как Исидор махнул мне рукой: я с улыбкой махнул ему в ответ, но крикнуть ничего не успел. Течение увлекало нас стремительно - и вот уже Коптос остался позади.
У меня на сердце стало тяжело, и я сидел на палубе, мало что вокруг замечая. Мы плыли весь день, а на ночь пристали к берегу: я ни с кем не разговаривал. Но на другое утро, когда мы, купив еды в ближайшем селении, продолжили путь, ко мне подсела Гармония.
Никакого желания забавлять сестренку у меня не было; и я довольно неприветливо буркнул:
- Что тебе нужно?
- Мама заболела, - ответила она.
Большие голубые глаза Гармонии были серьезны, а личико вытянулось. Я привскочил; а потом встал, схватившись за палку:
- Как заболела? Что с ней?
- Наверное, отравилась, - сказала Гармония. - Я видела, как ее тошнило утром в каюте, а потом она была такая слабая - и сейчас сидит и не встает. На солнце совсем не выходит: говорит, что ей от него плохо!
Я бросился к каюте. Матушка отравилась?.. После того, что я услышал от бабки Поликсены и Исидора, мне представлялись всевозможные козни и злодейства, угрожавшие нашей семье. Неужели враги добрались до нас?
Я распахнул дверь каюты; но тут вдруг на пути у меня и сестры встала Корина. Рабыня прижала палец к губам.
- Хозяйка только что уснула! Не тревожьте ее!
Корина вытолкнула меня вон, прежде чем я успел возмутиться; потом схватила за руки меня и Гармонию и отвела подальше, на нос судна. Там мы и сели.
Я был очень обеспокоен и негодовал. И когда Корина опустилась рядом со мной, я спросил:
- Матушка больна?
Корина ответила:
- Нет.
Мы с Гармонией недоуменно переглянулись; а потом моя сестренка воскликнула:
- Так что же с мамой?
Корина огляделась по сторонам. А потом приобняла нас обоих за плечи, сблизив наши головы, и заговорщицки сказала:
- Афродита подарила вам братика или сестричку, мои маленькие господа. У вашей матушки скоро родится ребенок!
- Ой! - воскликнула Гармония.
А потом захлопала в ладоши:
- Я хочу сестричку, я буду с ней играть!
Я тоже был и ошарашен, и рад. Но я отнесся к такой новости куда серьезнее.