— Как теленка вожу, того и гляди отстанешь, — говорит брат с досадой. — Дай руку.
Степан послушно шагает за ним, поглядывая ему в спину. Он слышит, как сухая земля течет из-под рубахи. Все. Теперь люди затопчут ее в землю Алатырского Венца, и она останется тут лежать навеки. Степан почувствовал легкость во всем теле и поспешил за братом. Они прошли хлебный ряд, потом — скотный. Эти ряды были самыми большими. Людей тут было особенно густо, не протиснуться.
Вот наконец-то и опять кудельный ряд. Вдруг Иван хватает брата за плечо:
— Сапоги где?! — Кажется, глаза у него готовы выскочить от испуга.
Степан смотрит себе на грудь. Ведь сапог только что тут болтался. Он озирается. Он готов броситься обратно и искать сапоги.
— Эх ты, раззява! — И замахивается кулаком, а у самого на глазах закипают гневные слезы. — Ходи теперь в лаптях, коли потерял. В сапогах будет ходить за тебя кто-нибудь другой.
— Пойдем поищем, — бубнит Степан. Ему тоже до слез жалко сапог.
— Нашли, если бы все люди были такими же раззявами, как ты.
Отец все еще стоял возле своей кудели. Он совсем замерз, съежился в мокром тяжелом зипуне. Губы посинели. В бороде блестели капли дождя, словно роса в траве. Когда подошли сыновья, он оживился, подергал плечами.
— Где походили? — спросил он, еле ворочая языком.
— Так... прошлись, — нехотя ответил Иван.
Степан угрюмо молчал. Он со страхом ждал, что сейчас Иван скажет про сапоги. Отец, конечно, рассердится и заявит, что раз Степан такая раззява, ему нечего делать в городе. И увезет его обратно в Баевку. Но Иван пока молчал.
Сеял и сеял мелкий дождичек, обволакивая сыростью белую большую церковь, дома, людей, копился в кудели светлыми каплями. Однако люди словно и не замечали дождя — они так же деловито шныряли по рядам, зорко оглядывая товар, спрашивали цену и отходили прочь, даже не торгуясь.
Отец сказал Ивану:
— Шел бы ты домой, чего тут мокнуть. У тебя, чай, свои дела есть.
— Пожалуй, — согласился Иван.
— Иди, правда. А мы постоим еще. Может, продадим, купим ему пиджак...
Иван ушел, бросив на брата значительный и строгий взгляд. У Степана отлегло на душе: не сказал! Все же какой хороший человек — Иван, старший брат. И жить у него будет хорошо... И Вера, жена брата, тоже добрая — какой вкусный суп варит... Так думалось Степану, пока он стоял, прижавшись к отцу и глядя поверх людских голов на белую церковь с тусклыми золотыми куполами, на высокую колокольню, где по карнизу сидели мокрые голуби...
Покупатель наконец-то нашелся — знакомый мужик из Баева. Они разговорились с отцом. Дмитрий спросил, как там живут.
— Ай забыл, как жили? — хмуро сказал баевский мужик и показал на кудель. — У тебя вот лишняя — продаешь, у меня не хватает — покупаю. Прялки у баб не шумят, прясть им нечего. — Он был такой же мокрый, как и отец, усы повисли, губы синие от холода.
— И я продаю не лишнее, — сказал Дмитрий. И голоса у них были похожи — какой-то угрюмой и привычной жалобой.
Однако, получив за кудель деньги, отец заметно взбодрился. И пока искали лавку с одеждой, он купил фунт калача, разломил и половину протянул Степану.
— А это гостинец для Ильки, — сказал он, пряча другую половину за пазуху.
В одежной лавке, пока Степан жевал калач, Дмитрий выбирал пиджак. Выбирал долго и придирчиво, как Иван — сапоги. Щупал, мял, разглядывал подкладку, пуговицы. Но вот велит снять зипун и примерить пиджак. В сухом и мягком пиджаке Степану сразу сделалось тепло.
— Тятя, я его не сниму, — сказал Степан.
— Ладно, походи пока.
Опять пошли по ярмарке. Но теперь Степан не замечал дождя. Ему было тепло и сухо. И еще ему казалось, что все люди только на него и смотрят. Да и как не смотреть?! Такой пиджак есть не у каждого. Сукно толстое, темно-синее. По бокам два кармана. Пуговицы в два ряда черные, блестят. Сам пиджак Степану ниже колен. В таком пиджаке не замерзнешь в любой мороз!..
Утром на другой день братья проводили отца. У въезда на мост через Суру Дмитрий остановил лошадь, все слезли с телеги. Степан, которому не терпелось начать новую городскую жизнь, вдруг испугался этой самой желанной жизни и стоял, крепко ухватившись за грядку телеги. В новом пиджаке было тепло, не чувствовался знобкий ветер, и как бы хорошо теперь было ехать вместе с отцом на телеге! Ехать домой, в Баевку. Михал и Петярка Назаровы умерли бы от зависти... Вчерашний день на ярмарке его оглушил, смял всякие мысли о красках, об иконах. Все говорили только о хлебе, о конопле, о картошке, о деньгах; какие уж тут краски, какое художество!.. Страшно об этом и думать, а не то что сказать вслух. Да и рисовать уже не хотелось. Степан косо глядел на город, облепивший гору. Странно, сегодня он не возносился вверх, а точно готовился обвалиться на Степана, подмять, задавить, а Воздвиженский собор так, кажется, и покачнулся...