— Поп-то ладно, он крупный и здоровый, но вот мой товарищ с чего так парится? — сказал Степан.
— Твой товарищ прямо настоящий сатана, ему и в аду, наверно, будет холодно, — сказал Семен. На костлявой его груди мотался на засаленном гайтане медный крестик.
Они вместе вышли из бани, оделись и пошли по тропе между яблонями к дому.
Степан прошел в избу и лег на постель, постланную на широком сундуке. В избе было прохладно, и он помаленьку остывал, приходил в себя.
В кухне уже раздавался командирский бас отца Севастьяна и звякала стеклянная посуда.
В избу заглянула Устинья.
— Ты зачем тут лег, — сказала она, — тебе вот там постелено.
— Какая разница, и там такой же сундук, — отвечал Степан.
Устинья засмеялась.
— Сундук такой же, да постель помягче!..
Комната освещалась маленькой лампадкой, и в этом призрачном свете, как наваждение, стояла Устинья.
Из кухни через неплотно закрытую дверь доносились пьяные голоса. Но бас отца Севастьяна гремел, как барабан.
— Теперь опять напьются, — проговорила Устинья печально. — Как хорошо, что ты хоть не пьешь. Люблю непьющих людей. — И она опять весело схохотнула.
— Непьющий человек, вроде меня, никуда не годится, — развязно сказал Степан, собравшись с духом. — Он несмелый, даже девушку обнять боится...
— Ну, это еще как девушка разрешит себя обнимать! — задорно сказала Устинья и засмеялась тихонько. — Разве девушку обязательно обнимать?
— А как же! — храбро сказал Степан.
— Ну уж нет! А ты, верно, к тому же и женатый?
— Знамо, женатый, — сказал Степан, вспоминая Анюсю. — Да разве не одно и то же, кто обнимает тебя?
— Э, как бы не так — одно! — воскликнула она. — Очень мне надо, буду я обниматься с женатым! — И тут же повернулась, колыхнув длинной широкой юбкой, и ушла.
Степан проснулся от запаха табачного дыма. Дмитриев расхаживал по избе и курил трубку. Он заметил, что Степан проснулся, и сказал:
— Я уже ходил смотреть новую церковь. О, господи, что за храмы пошли! Казармы какие-то!.. — Он попыхал трубочкой. — А нам, брат Степан, столько работы, что до покрова не провернуть. Напиши-ко письмо хозяину, пусть еще мастера присылает.
— Сам скоро приедет,— сказал Степан.— Чего поделаем, а там видно будет.
— Ну, как знаешь, а я ломить не собираюсь на твоего хозяина.
Степан оделся и, взяв полотенце, вышел в кухню. Здесь оказалась и Устинья. Ее пухлые губы растянулись в широкую улыбку.
— Где у вас умываются? — спросил Степан.
Она зачерпнула большим железным ковшом из ведра и сказала:
— Мы летом умываемся на дворе, пойдем, я тебе солью.
Степан подставлял ладони под щедрую струю воды из ковша, плескал себе в лицо, а глазом косил на Устиньину грудь. Верхняя пуговица на кофточке отстегнулась, виден край белого лифчика, а кожа золотится от веснушек. Степан нагнулся.
— Выливай весь ковш на шею!
— Я могу вылить и все ведро! — сказала Устинья, засмеявшись.
На другой день Степан и Дмитрий принялись за работу. В дом они приходили лишь есть да спать. Устинью он видел лишь во время обедов и ужинов. Завтракали они рано, она в это время еще спала, а кормила их кухарка. Но в обед и вечером хозяйничала Устинья.
От зорких глаз Дмитриева не укрылось ни оживление девушки, ни Степаново волнение. Однажды он сказал:
— Хороша девка! Испанский апельсин, а не девка!..
Степан вспыхнул и отвернулся.
— Знаешь что? — продолжал Дмитриев, набивая трубочку. — Сегодня Устинья по секрету спросила меня, женат ты или нет.
— Что же ты ей ответил? — отозвался Степан.
— Сказал, как есть. Или надо было соврать?
Степан, улыбаясь, промолчал.
— Вот ты говоришь — испанский апельсин. Что это такое? — спросил Степан.
Дмитриев засмеялся.
— Эх, Степан, Степан, ничего ты не знаешь. Тебе, братец, надобно учиться по всем статьям, а не жениться. Свяжешься с бабой, учиться не станешь, пропадешь. Из тебя, смотрю, вышел бы настоящий художник. Ей-богу, вышел бы! — Он немного помолчал и добавил: — Вот из меня ничего не вышло. Я — пропащий человек.
— А ты что, тоже женился?
— Было и это, — ответил Дмитриев, махнув рукой.
— Но ведь без женщины тоже не проживешь?
— Это точно, без нее, чертовки, не проживешь, особенно когда молод. Но я говорю о другом. Истинному художнику надо быть свободным от всего, а знать и любить только свое дело — искусство. И водку не пей! Этот зеленый змий похлеще бабы может тебя доконать. Голова художника должна быть всегда светлой... Постарайся попасть в Москву и поступить учиться. В Москве, братец, живут все большие художники. Москва — она всем голова. А здесь провинция, болото. Увязнешь — не вылезешь... Богомазы ничего тебе не могут дать, кроме как научат водку пить. И Ковалинекий, кроме своей дочери, ничего не даст. Ты поучился у него, чему мог, и ладно, и надо дальше двигать. А эти убогие казармы и без тебя размалюют.