Пир начался. Отец Севастьян объявил, что сегодня будут пить на спор — кто больше!
— Можно, — скромно согласился Дмитриев.
Диакон тоже вдруг распалился. Он ударил по столу костлявым кулаком и крикнул:
— Пить так пить!
Жена ткнула его в седой затылок.
— Питок мне нашелся! После четвертой рюмки под стол свалишься, я тебя не буду отхаживать.
— Не свалюсь! — ярился диакон, уже хвативший стопку. — Отец Севастьян скорее свалится.
На других глядя, и Степан выпил стопку, да тут же и захмелел, выбрался из-за стола. Проходя через кухню, Степан толкнул дверь в комнату Устиньи.
— Отец, ты? — спросила Устя.
— Я, — сказал Степан каким-то деревянным голосом и, вытянув руки, пошел в темноте на что-то мутно белевшее в дальнем углу избы.
— Уходи, закричу!..
Он больно ударился обо что-то твердое коленками. Сердце колотилось так, что кровь шумела в ушах. Как слепой, ловил он сильные, бьющие прямо в грудь, в лицо руки Устиньи, наконец схватил горячие мягкие запястья.
— Больно, отпусти, — прошептала она.
— Драться не будешь?
— Не буду...
Он поймал губами ее губы, мягкие, безвольные...
Потом Устя плакала, и он утешал ее, говорил какие-то ласковые слова, не понимая их, улыбаясь в темноте. Потом, сами не зная отчего, они рассмеялись, говорили друг другу «тс-с-с», но тут же следовал взрыв громкого, безудержного смеха.
Но вдруг они словно образумились, пришли в себя и увидели, что за окном встает солнце.
— Господи, что теперь будет!.. — тихо, горестно воскликнула Устинья и, точно устыдившись чего-то, закрылась с головой одеялом и затихла.
— Ну, чего ты... — растерянно бормотал Степан, — ну не надо... Ничего не будет...
Она не отвечала, не шевелилась.
— Ну, не надо... — Он погладил рыжие волосы, не попавшие под одеяло.
— Уходи, — глухо сказала она.
Степан, стараясь неслышно ступать, но не спуская с укрывшейся Усти взгляда, крадучись выскользнул на кухню, а оттуда — в свою избу.
Дмитриева на своем сундуке не было. Степан лег на свою постель, холодную и чистую. По телу полилась какая-то непомерная легкость и приятная истома. Откуда-то издалека всплыла вдруг неясно Анюся, но такая далекая, такая чужая. Степан закрыл глаза, и она исчезла.
Ему показалось, что он и заснуть не успел, как его разбудил Дмитриев. Лицо у него было опухшее, серое, но глаза живые и веселые.
— А где отец Севастьян? — спросил Степан, думая об Усте, о том, где она сейчас...
— Да я убрался, не знаю. Сейчас, должно быть, явится.
Отец Севастьян и в самом деле скоро явился.
— Илларионыч, ради бога, помоги! Как я теперь буду служить обедню? Костлявая дубина попортила весь мой иконостас...
Он держал на лице мокрое полотенце.
— Да что с тобой?
Отец Севастьян отстранил от лица полотенце. Под левым глазом была багровая, с куриное яйцо, шишка, на правой скуле кровоточила ссадина.
— Ну каково?
— Да, — сказал Дмитриев, — хорош.
Отец Севастьян громко крякнул. Он переменил согревшийся конец полотенца, облизнул красным языком разбитую губу и с мольбой уставился на Дмитриева, точно тот мог ему чем-то помочь. Но Дмитриев только попыхивал трубочкой и с состраданием качал головой.
— На спящего налетел, дьявол! Спящего человека и прикончить не трудно, — чуть не плача, сказал отец Севастьян.
— Сколько живешь вдовцом, а не знаешь, что на чужой усадьбе спать опасно. Сделал дело и уноси ноги, — сказал Дмитриев.
— Я, что ли, виноват, что канон не дозволяет священнику жениться вторично! Да я пришел сюда не лясы точить! — вскричал вдруг отец Севастьян. — Слышишь, колокол зовет. Что делать, господи?..
Степана вдруг осенило:
— Давайте, отец Севастьян, синяки замажем краской.
— А ведь правда! — обрадовался тот. — Давай мажь скорее.
Он усадил отца Севастьяна на стул против окна и принялся за дело. Синяк под глазом скрылся за слоем кремовой краски с белилами.
— Ну, как, Илларионыч? Да глянь ты, сотона, перестань коптить!..
— Прекрасно, — сказал Дмитриев. — Ты даже помолодел, отец.
— Тогда пойду службу править, пора.
На улице по-летнему тепло. На зеленой лужайке перед церковью пасутся поповы телята.
Степан поднялся на паперть, но в церковь идти не хотелось, и он постоял, оглядывая широкую улицу, тоже зеленую от весенней травки. Самое время белить холсты — они полосами белеют перед каждым домом. Их зорко охраняют девочки-подростки, чтобы на них не набрели телята и малые ребятишки. Степан вспомнил, как он однажды маленьким истоптал у себя за огородом холсты, вот так же постеленные для беления. Тогда ему здорово досталось от сестры Фимы — она отстегала его вицей. Степан улыбнулся своим воспоминаниям...