Всю неделю мастера работали исправно, вели себя смирно и о выпивке не заикались. Бангуж со смиренным достоинством говорил Степану:
— За водку нас, Степан Дмитриевич, не ругай. В жизни у нас одна только радость — выпить. Посуди сам, чего хорошего мы видим в жизни, особенно вот здесь, в этой дыре? Да и вся наша жизнь проходит по таким бедным и темным дырам. Тут с тоски повеситься можно...
Степану польстило, что его назвали Дмитриевичем. Так его нигде еще не называли.
— Ты на нас надейся, мы тебя не подведем. Не смотри, что пьем — дело не забываем. Сделаешь нам хорошо — отплатим тем же дважды.
Но только первая неделя оказалась спокойной — дальше «мастера-иконники» пили черемисский самогон почти каждый день. Иногда по утрам они заявлялись в церковь, где работал Степан в одиночестве, садились в алтаре и канючили у «Дмитрича» деньги, однако денег уже у Степана не было.
Степан извелся с такими помощниками и написал Ковалинскому письмо с угрозой, что уедет отсюда «к чертовой матери», если он сам не приедет.
Но Ковалинский не спешил ехать, да и не отвечал Степану. И у Степана опускались руки, работа у него шла вяло, медленно, хотя поп и торопил его. Наконец он не выдержал и однажды сказал ему, чтобы он убирался к черту. Поп вздрогнул, отскочил от него, сжимая в кулаке распятие, завизжал:
— Богохульник!.. — И, размахивая широкими рукавами рясы с заплатками на локтях, выскочил из церкви.
Одна была отрада у Степана — по воскресеньям он уходил с черемисскими девушками в лес. Они собирали по опушкам и вырубкам землянику, пели свои тягучие и грустные песни, очень похожие на эрзянские. Временами Степану даже казалось, что он в своей Баевке, что стоит ему пойти на песню и он увидит Дёлю...
Наконец приехал Ковалинский, но работы оставалось уже мало — установить доски в иконостас.
Хозяин удивился, что так мало сделано четырьмя мастерами!..
— Чем же вы тут занимались?
Степан пожал плечами и ничего не сказал. Но поп обо всем доложил, и Петр Андреевич больше не попрекал Степана. Однако первый за четыре года скандал у них произошел и вспыхнул неожиданно — из-за платы столяру-черемису, который делал доски для икон.
— Я его не нанимал, — вспылил Ковалинский. — Поп нанимал, пусть он и платит.
— Но поп отказывается, — сказал Степан. — У него нет денег.
— А у нас с тобой есть деньги, чтобы раздавать их черемисам?!
— Тогда я заплачу из своих, — сказал Степан.
— У тебя их тоже немного останется, если будешь раздавать! .
— За четыре года, думаю, я все же заработал сколько-нибудь!
Ковалинский дрожащей рукой дотронулся до своей бородки, кинул на Степана недоумевающий взгляд. Это для него было ново. Раньше Степан никогда не говорил о том, сколько он зарабатывает.
— Сколько надо заплатить? — проговорил Ковалинский, чтобы положить конец неприятному для него разговору.
— Сколько стоит работа, столько и надо заплатить. Ты сам знаешь.
Ковалинский скривил губы. Но он не стал спорить, вынул из кармана три рубля и протянул Степану. У того еще оставалось немного денег от общего кошта, так что он черемису за изготовку досок заплатил четыре рубля. Кроме того, он уговорил мастеров заплатить хозяину, у кого они находились на постое. Те не стали спорить, отделили каждый по рублю.
Старик черемис, провожая их от двора, сказал:
— Вы хоть немного бешеный, когда много-много пьете, так ребята хороший. А вот Арыптышень сапсим не пьет, очень-очень плохой.
— Вто это Арыптышень? — спросил Степан.
— Длинный волос, который палкой бьет за Исуса. Самый настоящий Арыптышень.
Все, конечно, догадались, о ком говорит старик, и засмеялись.
— А что это значит — Арыптышень? — опять спросил Степан.
— Арыптышень — много-много плохой, живет там, под землей, проговорил старик и рукой показал вниз. — Каждый ночь выходит людей пугать,