Как хорошо! Вот сладкий плод ученья!
Как с облаков ты можешь обозреть
Все царство вдруг: границы, грады, реки.
Учись, мой сын: наука сокращает
Нам опыты быстротекущей жизни...
— Ничего царского у вас нет! — решительно перебивала Александра Петровича та самая женщина, в которой Степан узнал «алатырскую амазонку».
— Это же Пушкин! — с отчаяньем в голосе восклицал Александр Петрович.— Вы представляете, что такое Пушкин для России?!
— Представляем, представляем! — раздался хор насмешливых голосов. — Это солнце России!..
— Это национальная гордость русского народа, вот что такое Пушкин!
— Ну хорошо, — опять перебила «амазонка». — Пойдемте дальше. Силыч, твоя очередь.
И Силыч, выскочивший откуда-то из-за ширмы, сказал деревянным голосом:
— «Нынче ко мне, чем свет, дворецкий князь-Василья и Пушкина слуга пришли с доносом»...
— Пушкина? Какого Пушкина? — опять раздались голоса. — Это что, родственник самого Пушкина? Александр Петрович, объясните, вы обязаны объяснить!..
И Александр Петрович в изнеможении падал на стул, закатывал глаза, вытирая большим платком вспотевший лоб.
— Нет, господа, это невозможно...
Тут Силыч сбежал со сцены и подошел к Степану.
— Ну, вот видишь — сцена, — сказал он. — Тут будут изображать свиданье Самозванца с Мариной. Ты читал?
«Ночь. Сад. Фонтан». Так и рисуй. Чтобы у зрителей было впечатление от ночи, сада и фонтана. На задней стенке намалюй деревья, по бокам деревья из фанеры вырежешь и раскрасишь — вот тебе и все дело. Понял?
Степан кивнул. Теперь он понимал, что такое декорации и что он должен сделать — ночь, сад, фонтан...
Силыча позвали на сцену, и он убежал. Степан еще немного посидел, воображая то, что он нарисует, и не замечал шума, вскриков, бестолковой беготни.
Через неделю он принес эскизы — несколько листов. Александр Петрович долго и внимательно разглядывал их, сравнивал, потом отложил в сторону два — для «Бориса Годунова» и «Русалки».
— Навык есть, — сказал он. — Можете приступать. Всеми матерьялами вас обеспечим.
Степан, потупясь, молчал. Его волновал вопрос о краске — ведь сюда столько нужно краски!..
— Вы о чем-то хотите спросить? Если вас интересует гонорар... Мы даем благотворительный спектакль, но если вы настаиваете, я могу поинтересоваться в управе...
— Нет, меня интересует краска...
Александр Петрович добродушно засмеялся и похлопал Степана по плечу, точно так же, как Силыч. Краски будет столько, сколько потребуется! Он ни в чем не будет знать нужды, ведь Алатырь празднует юбилей Пушкина, а что такое Пушкин для России?..
— То-то, батенька!
Декорации Степан писал на огромных листах фанеры во дворе клуба. Снег сошел быстро, отгремели ручьи, и в начале апреля уже на деревьях во дворе клуба вовсю распевали скворцы.
Иногда приходил к Степану Силыч, усаживался на чурке и рассказывал новости из жизни алатырского высшего общества. Он всегда рассказывал так, будто все видел своими глазами, во всем принимал участие, и слушать его было интересно.
Однажды он пришел не один, а с той молодой женщиной, с которой Степан видел Силыча в санках после масленицы. Звали ее Екатерина Николаевна Серебрякова, она была дочерью алатырского купца, одного из «отцов города», как говорил Силыч. И Степана удивило, как проста и обыкновенна была Екатерина Николаевна: сидела на чурке, хохотала над рассказами Силыча и даже взяла кисть и помогла Степану.
Она спросила, как относится Степан к Врубелю. Степан вспомнил Нижегородскую выставку, глаза его заблестели.
— Это... это... я не знаю, как сказать, — пробормотал Степан, а она пристально посмотрела на него и улыбнулась.
— Не говорите, я вижу, — тихо сказала она.
Потом они пошли смотреть разлив Суры, и Степан, освоившись в новом обществе, ободренный веселыми шутками Силыча и смехом Екатерины Николаевны тоже рассказывал об отце Севастьяне, о Бангуже с товарищами, и все выходило необыкновенно смешно.
Но на реке было холодно, низовой ветер мрачно теребил грязно-свинцовые воды разлива, да и солнце к вечеру затянуло серыми низкими тучами. И Силыч как-то сразу притих, Екатерина Николаевна слегка дрожала от холода, тонкий большой нос ее посинел. Они пошли обратно.
— А вы бы показали нам свои работы, — сказала вдруг Екатерина Николаевна.— Где вы живете?
Степан смутился. Он вообразил свой дом, все теперь уже собрались, пришел, должно быть, Иван с паровоза, черный, злой, нехорошо ругается, а мать на него кричит...