Весь этот день Степану не работалось. Он брал кисть, делал мазок-другой, подолгу смотрел на карандашный набросок, по которому надо было писать евангелиста Матфея, но вместо Матфея вставали перед глазами то Колонин и картины алатырской своей жизни, то Никоныч. И воображалось, каким тот был в молодости, как писал, как учил Ковалинского рисованию. И думалось: почему судьба так немилостиво обошлась с Колониным и Никонычем, а Ковалинский стал хозяином, берет крупные заказы и нанимает мастеров, заставляет их писать, и считается, что это все его работа?.. Но ясного ответа не приходило в голову.
К вечеру в собор неожиданно вошел настоятель, долго и мрачно глядел на готовые иконы, а потом подошел к Степану и, глядя куда-то сквозь стекло алтарного окна, сказал:
— Иди и подбери на улице своего товарища. Напился, как свинья.
Пришлось идти и подбирать бесчувственного старика. Степан притащил его в соборную сторожку и уложил на соломе.
Сам он спал в соборе, хотя ночи уже начинались холодные. Утром, когда он пришел в сторожку, чтобы позвать старика поесть, Никоныча уже не было там.
Ковалинский приехал дней через пять.
Никоныч не работал, пил, валялся в сторожке на соломе и снова пил, и Ковалинский, кажется, этому даже не удивился. Степан все это время работал один.
— Прогоню, сегодня же прогоню, чтоб духу твоего здесь не было! — ругал Ковалинский Никоныча.
Старик молчал.
Выговорившись, Петр Андреевич поуспокоился и принялся за работу. Вскоре приволокся в собор и Никоныч. Ковалинский, косо и зло поглядев на него, промолчал.
Руки у старика дрожали. Кисть вываливалась, сам он едва стоял на ногах. Наконец Никоныч слезно взмолился, упав перед хозяином на колени: «На шкалик!.. Не дай умереть!..»
— Никаких шкаликов до окончания работ ты от меня не получишь! — неприступно, жестко ответил ему Ковалинский.
Никоныч затряс бородкой. Глаза у него заблестели.
— Ты видишь, хозяин, я плачу и рыдаю...
— Плачь и рыдай на здоровье.
— Бездушный! — заорал вдруг визгливо старик. — Ты всегда был таким, нехристь!..
Ковалинский не моргнул и глазом, точно не слышал.
Но тут в собор ворвалась попова стряпуха.
— Ах, ты вот где! — закричала она, увидев в темном углу Никоныча. — Где деньги? Попросил у меня на час, а сам не несепть третий день! Выкладывай их сейчас зже!
Никоныч, жалкий и несчастный, стоял перед толстой стряпухой, как провинившийся мальчишка.
— Ты мне не крути бородой! Ты мне деньги подавай сию минуту! — грозно наступала на него стряпуха.
Тут Ковалинский не выдержал, швырнул кисть и подошел к ней.
— Сегодня отдаст, только не ругайтесь в церкви.
— Чего мне церковь?! За свои кровные я где хошь молчать не буду!
Жирное тело стряпухи тряслось, как студень на блюде. Ковалинский осторожно взял ее под руку и, мягко уговаривая, вывел из собора.
— Не беспокойтесь, сегодня же он вам вернет ваши деньги. Много он у вас занял? — спросил он, когда они уже очутились на паперти.
— Целковый! Вот этими руками отдала. Христом-богом клялся, паразит. Думала, он порядочный человек, богомаз!..
Никоныч с каким-то изумлением и жадным любопытством слушал ее голос, точно речь шла не о нем.
Когда Ковалинский вернулся, Никоныч как подкошенный грохнулся ему в ноги.
— Не буду больше пить, Петр Андреич, вот тебе истинный Христос, не буду!
— Довольно и того, сколько пил, — гневно крикнул Ковалинский, даже не повернув в его сторону головы.
— Больше не буду! Не буду!.. Прогонишь, сдохну с голода.
По седой бороде Никоныча, словно светлые бусинки, скатывались крупные слезы. Его костлявым коленям, видно, было больно стоять на каменном полу, и он то и дело переминался, упираясь обеими руками в плиты.
— Довольно прощал я тебя. Теперь хватит, — решительно проговорил Ковалинский и непреклонно добавил: — Боишься помереть с голода, иди в богадельни.
Никоныч, поняв тщетность своих молитв, замолчал, поднялся на ноги, потер колени руками и, сгорбившись, вышел из собора. Степану так жаль стало старика, что он не выдержал и сказал:
— Куда ему теперь деваться?
— Это не мое дело. Пусть сам подумает.
— Ведь он правда может помереть с голода...
— И хорошо сделает. Сам успокоится и других освободит, — сказал Ковалинский ледяным голосом.
Степан впервые почувствовал в нем эту жестокость. Он всегда ему казался мягким и добросердечным. Конечно, Никоныч поступил плохо, он мало работал и опозорил их на весь Арск. Но ведь он плакал, он так несчастен, да и не мало, как оказывается, сделал для Ковалинского...