Сватов усадили на переднюю лавку. Помолчали. Не будь бабушки Олены, некому было бы, верно, нарушить это молчание.
— Вот пришли проведать вас, — запела она. — Бог даст, может, сделаемся родней. У нас есть покупатель — барин, у вас товар — барыня. Где же она?
Хозяйка позвала из предпечья меньшую дочь и сказала:
— Пойди-ка в соседи, покличь Кресю...
Входя в избу, Степан видел, как две девочки стремглав бросились в предпечье, и он все гадал, которая же из них Креся. В растерянности он не заметил, что это всего лишь подростки. Теперь он стал наблюдать за дверью и ждать, когда войдет его невеста.
Женщины понемногу разговорились между собой. Они всегда раньше мужчин находят общий язык. Мужчины пока церемонно молчали, изредка посматривая друг на друга. Но вот и они перекинулись словами: хозяин спросил, не слышал ли Дмитрий, какая на базаре цена на хлеб.
— В эту зиму еще не ездил на базар, — отвечал Дмитрий степенно. — Но слышно, что цена опять поднялась.
— Знамо, так и будет подниматься. В прошлое лето хлеб, считай, уродился плохо.
— Плохо, — согласился Дмитрий.
И опять надолго замолчали.
Семен Рицяга был моложе Дмитрия — лицо скуластое, большие светлые глаза навыкате, бороденка реденькая. Он то и дело посматривал на Степана.
— Слышал, твой сын обучался в Алатыре, говорят, умеет делать иконы? — спросил он.
Дмитрий не успел раскрыть рот — вместо него ответила бабушка Олена.
— Знамо, обучался! Да такие хорошие делает иконы, каких никто не умеет делать!
— Да, — сказал Семен Рицяга. — Иконы делать — не землю пахать...
Тут ввернул слово и Дмитрий:
— У иконописца земля всегда вспахана, урожай в закромах.
— Что верно, то верно, — согласился хозяин.
Степану, как ни сторожил приход Креси, все же не удалось разглядеть ее по-настоящему. Девушка вошла быстро, сбросила зипун и, склонив голову, пробежала в предпечье.
— Зачем спряталась, иди сюда, — сказал отец.
— Пусть дух переведет, видишь — стесняется, — заступилась мать.
— Как же не стесняться, смотреть ее пришли, — заметила бабушка Олена.
— А иди-ко, сынок, сам к ней, — нашлась мать Креси. — Сами-то лучше познакомитесь. Иди, иди!.. — И сама взяла его за руку и повела. Он шел как деревянный, не сльша под собой ног, ничего не видя.
Предпечье, почти как во всякой крестьянской избе, от остальной части комнаты отгорожено высокой и широкой печкой-голландкой. На широкой лавке от печи к окну были наставлены горшки, чашки, глиняные миски. На скамеечке у окна сидела Креся со своими сестричками. Девочки по обе стороны обняли ее и прижались к ней, недружелюбно и исподлобья глядя на Степана. Ведь он явился к ним для того, чтобы отнять у них сестру.
— Ну-ка выметайтесь отсюда, надоедники, — строго приказала мать Креси. — Так день-деньской вас домой не дозовешься, а тут прилипли, как мухи к меду. Ну, живо, живо! — и вытолкала их вон. — Садись, сынок, рядом с Кресей, поговорите. — И ушла.
Степан мало-помалу пришел в себя, осмелел, поднял глаза на девушку. Вот она какая — Креся... Лицо чистое, белое, только щеки пламенеют, пухлые губы, слегка вздернутый нос — почти как у Дёли... На голове повязан желтый платок, отчего ее лицо похоже на подсолнух...
Поймала его пристальный изучающий взгляд.
— Что так смотришь?
Голос мягкий, немного дрожит. Дрожит, должно быть, от смущения. У Дёли так же вот дрожал голос...
Степан ответил как-то безотчетно:
— Смотрю, какая у меня будет жена.
Креся дернула плечиком.
— Может, еще и не будет.
Вот как!.. У него пропала охота говорить.
Степан молчал. Молчала и Креся. Закусив губку, она сосредоточенно водила пальчиком по запотевшему стеклу.
Нет, она вовсе не похожа на Дёлю, не говоря уж о Елене Николаевне. Совсем не похожа...
Но надо было что-то сказать. На лбу у Степана выступили капли пота.
— Много наткала холстов до рождества? — выдавил он.
Креся точно ожидала этого вопроса. Она сразу вся встрепенулась, повеселела и принялась рассказывать о своих прядильных делах: к рождеству сумела наткать куда больше холстов, чем ее подруги, а нитка у нее тонкая, твердая. И еще она с видимым сожалением рассказала о том, что у нее очень плохая прялка, старая, надо бы ей новую прялку, но кто сделает, в родне у них не имеется таких мастеров.
— Твой брат, говорят, делает хорошие прялки? Мне, знать, не сделает?
— Прялку и я могу сделать.
— Вай, правда?! — обрадованно воскликнула она. — Ты уж потом мне сделай!
— Когда потом?
Креся застеснялась, отвернула лицо в сторону и тихо сказала:
— Знамо, когда, после свадьбы...
Степан подвинулся поближе к Кресе, взял ее за руку.
— Пойдешь за меня замуж?
Креся тихо, еле слышно прошептала:
— Пойду...
И опять замолчали, оба смутившись пуще прежнего. Первой заговорила Креся:
— Не уезжай сегодня домой, вечером приходи.
— Приду, если хочешь...
В доме невесты Нефедовы засиделись до сумерек. Когда ушли, дорогой Дмитрий спросил сына:
— Девушка понравилась тебе?
Степан не знал, что сказать. Он и сам не знал: понравилась ему Креся или нет. Девушка как девушка. Но бабушка сказала за него:
— Такая девушка понравится каждому: на личико красивая, работящая. За нее многие у нас сватались.
— Хорошая девушка, — сказал Дмитрий.
Степан проводил отца за околицу, куда обычно провожал, когда учился здесь, в Алтышеве. После проводов отца его сердце и тогда стискивала грусть. Точно такая же грусть его сердце стиснула и сейчас: так одиноко и чуждо показалось в Алтышеве.
На колокольне забил колокол, созывая народ на вечернюю молитву. Степан остановился — он вспомнил про Саваофа, которого нарисовал когда-то. Ему захотелось взглянуть на него, все ли еще он там. И Степан пошел к церкви. И чем ближе подходил, тем он больше робел. Отчего? Он и сам не знал. Может быть, он боялся, что Саваофа уже нет?..
Но нет, грозный бог был на старом месте — в полукружье дверной ниши, под сводом над дверью, — Степан ясно видел его, хотя и темно уже было. Но то, что он видел, страшно поразило его: что-то грубое, плоское, дикое было наляпано над дверью, желто-ядовитый цвет серповидного нимба лежал как какой-то шутовской колпак, а лицо краснело, как уголь. И мысль, что над этим посмеялся бы даже Иванцов, а Колонин — тот просто бы плюнул на такое художество, так уязвила Степана, что он не посмел даже подняться на паперть, чтобы разглядеть свое творение поближе. Он повернулся и пошел прочь.
Семья Рицяги только что поужинала. Мать Креси мочалкой вытирала со стола, все три ее дочери еще сидели на своих местах за столом. Но хозяин уже успел залезть на печь. Вскоре к нему забралась и хозяйка.
— Ложитесь, чего пялите глаза, — проворчала она младшим дочерям.
— Пусть, мама, сидят, зачем ты их так рано укладываешь. Мы туда пойдем, — сказала Креся и, взяв Степана за рукав, повела его на старое место. Опять сели на лавке у окна. И опять говорить было не о чем.
— Проводил отца?
— Проводил.
— Холодно. — И Креся придвинулась ближе. Ее теплая нога коснулась его ноги.
В лицо ему сразу ударил жар, уши запылали, точно их жарили. Креся тихо сказала:
— Какую ты мне прялку сделаешь?
— Какую хочешь.
— Сделай на четырех ножках, ладно?
— Ладно. — Степан глубоко вздохнул.
Помолчав, Креся снова заговорила:
— По праздникам будем приходить сюда? Мама тебе испечет два яичка. У нас куры несутся хорошо.