— Могу взять тебя с собой на чугунку, а больше ничего не могу...
Теперь Иван курил и табак — после ужина он свернул цигарку, пустил по избе едкий вонючий дым и заговорил опять про свою проклятую чугунку:
— На чугунке сейчас почему работать выгодно? Потому, что со временем можешь получить хорошую специальность, стать кочегаром или кондуктором, а может — и помощником машиниста. Думаешь, я спроста бросил столярное дело? Плохой заработок, потому и бросил. А машинист знаешь сколько будет получать? — кучу денег! Больше его на железной дороге никто не зарабатывает. Так что, брат, пора и тебе взяться за ум. Без дела человек не может жить на свете...
Степан угрюмо молчит. Он не перечит брату, хотя все эти речи он давно знает. Но куда деться? Было бы хоть лето, ушел бы куда-нибудь бродить. Летом можно ночевать и в поле...
Утром брат его разбудил рано.
— Ну, пойдешь со мной или денек еще подумаешь? — спросил он его.
— Подумаю, — ответил Степан.
— Тогда думай быстрее, есть надо каждый день. Без еды и думы не полезут в голову.
Иван опоясался веревкой, в которой вчера принес дрова, и отправился на работу.
До весны Степан работал с братом на железной дороге. Их плотницкая артель ставила станционные постройки. Потом они с братом столярничали, делали станционную мебель, рамы, стеклили окна. Ближе к весне Степан работал с малярами. Возиться с краской ему больше нравилось, чем махать топором или рубанком.
Он не знал, сколько ему платят за работу — каждую субботу деньги за него получал брат. В воскресенье он давал ему гривенник или пятак. Но что можно купить на эти копейки? Пару стаканов подсолнечных семечек? Сам он не очень-то любил лузгать семечки, а высыпал их на стол, и сноха и племянники быстро с ними расправлялись.
На троицу по железной дороге прошел первый поезд — паровоз тащил семь зеленых вагонов. Он подошел к Алатырю со стороны Ардатова, остановился перед новеньким зданием вокзала, простоял часа два и отправился дальше в сторону Казани. Посмотреть на необычную диковину собрался весь город от мала до велика. Стариков вели под руки, иных привозили на лошадях. Весь склон горы вдоль железной дороги был усеян людьми. Паровоз и вагоны были украшены разноцветными лоскутами материи и множеством зеленых веток. Зелеными ветками были украшены и станционные постройки и сам вокзал.
Накануне троицы Иван купил Степану новые штаны, сатиновую рубашку голубого цвета и картуз со светлым козырьком, так что встречать первый поезд он пришел нарядный.
Когда поезд отходил, он с грустью думал, что вот он, поезд, доедет до самой Казани, а ему, Степану, туда дороги нет... Ему пришла мысль накопить сколько-нибудь денег и уехать. Почему его деньги получает Иван? Разве не он сам хозяин своему заработку?!
Теперь они работали в паровозном депо. Степана определили постоянным маляром и положили ему плату. Вот ее-то он и будет получать и скопит денег на дорогу!
После первой же получки Степан сказал мастеру, чтобы деньги за работу начисляли на его имя и выдавали ему, а не брату.
Но мастер сказал:
— В доме у вас хозяин твой старший брат, он тебе вроде за отца, поэтому и деньги твои будет получать он. Когда станешь сам себе хозяином, тогда и деньги будешь получать сам...
— Тогда я и работать не буду! — вспылил Степан.
— Как хочешь. — И мастер пожал плечами. — Железная дорога без тебя не остановится.
И на другое утро Степан не пошел в депо.
«Уехать... Легко сказать — уехать, — думал Степан, шагая по улице. — Но куда уедешь? На что уедешь?..» Он пошел по Рождественской в сторону озера, вышел на Троицкую набережную. Проходя мимо бывшего дома Колонина, он на минуту остановился. Сердце у него забилось сильнее. Ему казалось, что вот сейчас откроется калитка и выйдет Елена Николаевна, выйдет и окликнет... Но никто не вышел. С Троицкой набережной он поднялся к Венцу. Все лавки были открыты, народ толпился на площади. Когда-то Степан вытрусил из-под рубахи землю по всей площади, но тысячи ног уже навечно втоптали ее...
У высокого обрыва Венца он остановился. Отсюда хорошо видны засурские и заалатырские леса и деревеньки. Над всем этим зеленовато-голубым простором нависает легкий прозрачный туман. Сверкающие извилины двух рек вдали сливаются в одну широкую полосу, которая затем исчезает в разливе зелени и синего тумана. Какая красота, какой простор!.. А человек почему-то всегда лезет в узкую темную щель, как таракан... «Отчего так?» — спрашивает Степан себя и не находит на это ответа. Может, потому, что у человека нет крыльев?.. Ну что ж, бог не дал человеку крыльев, но зато дал ему ноги. Разве это не одно и то же — летать или ходить?.. Вот Степан и пойдет. Пойдет куда глаза глядят. Он не таракан, чтобы сидеть в темной щели, когда на земле такое раздолье, такая красота!.. Он пойдет. Конечно, нужно кормиться, но у него есть руки, и они его прокормят. У него еще есть и краски, он может рисовать иконы, и люди дадут ему за это еду. Нет, он не пропадет.
Степан еще вспоминает, что у брата валяется в верстаке стеклорез. Пока он не нужен Ивану, а Степану может пригодиться в дороге. И вот утром, когда Иван ушел в депо, он собрал в мешок свои краски, кисти, положил полотенце, смазал сапоги чистым дегтем, прихватил стеклорез и отправился в путь. Он еще хорошенько не знал, куда отправится. Ему все равно куда идти, только бы не оставаться здесь.
Петярка вышел с ним на крыльцо и, провожая его, спросил:
— Дядя Степан, когда к нам еще придешь?
— Не знаю. Может, совсем не приду. Пойду ходить по свету, обойду всю землю.
— Тогда надо было бы тебе обуть лапти, в лаптях ходить лучше, ноги не натрешь, — проговорил Петярка.
Степан посмотрел на свои тесные сапоги и подумал, что, пожалуй, племянник прав, следовало бы обуть лапти. Но не возвращаться же обратно. Если вернешься, тогда пути не будет. Он махнул рукой и сошел с крыльца. Сначала он вышел к железной дороге и пошел вдоль нее в сторону Ардатова. Дойдя до переезда, свернул на Ардатовский тракт. Ему ни разу не приходилось бывать в этом городе, расположенном совсем недалеко от Алатыря. Надо же посмотреть его. К тому же по пути и родное село Баево. После того как они оттуда переехали на новое место, он не бывал в Баеве. Ему вспомнился Микай Савкин — какой-то он сейчас, товарищ его детства?.. И Степан зашагал побыстрей.
Все выше поднималось солнце, звонко заливались в синеве неба жаворонки, и просохшая от ночной росы дорога уже пылила — всякая подвода, которых на дороге было немало, распускала хвост пыли. И Степан свернул с дороги за Пергальским оврагом, пошел полевой тропой. Теперь он был совсем один, и живая звонкая тишина летнего простора окружала его.
Облюбовав тенистое место возле ручейка, он скинул сапоги и лег в траве под липой. Нет, он ни капли не жалеет, что ушел. Он смотрел сквозь трепещущие листья в синее солнечное небо и улыбался белым как снег облакам. Он плыл вместе с землей куда-то в спокойную прекрасную даль под журчание ручья. Он закрывал глаза и прислушивался к тихому шепоту легкого ветерка, к трепету листьев. Над ухом жужжал толстый мохнатый шмель, такой добрый и трудолюбивый, как его отец Дмитрий...
Может быть, Степан уснул, убаюканный ласковым голосом ручья, или это было только счастливое забвение? Но вот уже солнце клонится к земле. Степан обувается, закидывает мешок за спину и идет дальше.
Тропинка вьется вдоль оврага и приводит его к селу, к родному Баеву. А вот и Савкин огород! Вот та дорожка, по которой он маленьким бегал к Перьгалейскому ручейку бессчетное количество раз. Она все такая же, его тропинка. А вот и их старый дом — те же маленькие два окна. Только они сейчас еще меньше, чем он их помнит. Те же ворота, сплетенные из ивовых прутьев. Может, их обновили, кто знает, но они точно такие, какими их помнит Степан. Та же старая ветла... Ничего не изменилось... Степан подошел ближе к своему старому дому, в котором родился на свет.