Степан спал в телеге. Акулина на ночь располагалась в риге на охапке соломы. Раз как-то ночью Степан неожиданно проснулся. Акулина стояла над ним и пристально смотрела ему в лицо. Он не сразу понял, что за черная тень загородила от него звездное небо. Он узнал ее по тяжелому порывистому дыханию. Она всегда так дышит, как будто везет непосильную поклажу.
— Тебе чего? — спросил Степан.
— Ничего, — хриплым голосом ответила она, отпрянув от телеги. Встала посмотреть лошадь и услышала, как ты стонал во сне. Думала, не заболел ли...
Ему стало очень жаль Акулину, и в тот день он не давал ей пахать. Однако без работы Акулина замучилась какими-то своими горькими думами, и на другой день она встала еще до зари и взялась за плуг.
Потом подошло и жнитво. Хозяин нанял целую толпу деревенских баб, а Степан с Акулиной и Дарья с младшей сестрой возили снопы. Раз как-то по дороге воз Дарьи развалился. Степан велел Акулине ехать, а сам остался помочь девушкам сложить снопы. Ему в первый раз привелось так близко быть возле Дарьи, хотя бойкая, веселая девушка и раньше не упускала случая кольнуть Степана острым словом. Она и кличку приклеила — «Конокрад», и иначе его и не называла. Но Степан не обижался.
— Помоги, конокрад, сложить снопы! — крикнула Дарья.
Они заново сложили воз, Лизу посадили сверху на снопы, сами пешком пошли за подводой.
— Теперь, конокрад, беги скорее догоняй свою Акулину! — опять насмешничала Дарья. — А то с воза упадет и рассыплется!..
— Далеко, мне теперь ее не догнать, — ответил Степан. — Да и почему она моя?
— А чья же? Не я ведь с ней целую неделю на Мене жила. — Дарья засмеялась.
Подвода с возом снопов мало-помалу удалялась, и они уже одни были на дороге среди чисто сжатого поля.
— Надо мной смеешься? — спросил Степан.
— Нет, это я показываю тебе свои красивые зубы!
— Пахать потрудней, чем зубы показывать, — сказал Степан. — Вот и пришла бы на Меню сама...
— Разве Акулина плохая помощница? — ответила она.
— Знамо, неплохая. Но больно уж скучная.
Дарья в первый раз не находила насмешливых слов. Они долго шли молча. И чем дальше затягивалось молчание, тем все больше и больше они как-то странно смущались друг друга.
— А ты почему на улицу по вечерам не выходишь? — спросил Степан.
— А чего выходить — отец со двора никуда не пускает, — призналась она с таким горем, будто готова была заплакать.— Акулину, говорит, выдадим замуж, тогда бегай... А когда ее выдадут, если ее никто не сватает. Хоть бы кто украл меня, что ли... Ты ведь конокрад, правда? — опять выпалила она с внезапным смехом. — Ну, признавайся, конокрад?
Степану вспомнилось, как били цыган.
— Никакой я не конокрад! — испугался Степан.
Дарья залилась смехом, будто минуту назад не она плакала от печали.
— А я думала, ты смелый парень! — сказала она с вызовом. — Ну и женись на своей Акулине! — И, подхватив подол сарафана, побежала догонять воз.
Вот оно как — женись на Акулине... Степан горько усмехнулся. Конечно, он давно уже понял, что хозяин и хозяйка хотят свести его со своей старшей дочерью, привязать его, бродяжного, к дому: ведь неспроста и есть садят Степана за общий стол, и не попрекают ничем, а хозяйка иной раз и сынком назовет, для каждой бани чистое белье дает. Все это Степану нравится, только на Акулине, конечно, он жениться не будет. Вот если бы на Дарье!.. Тогда бы Степан и не пошел никуда из Сутяжного. Да и то сказать — скоро осень, начнутся дожди, дороги развезет, ударят холода — и не переночуешь, где застигнет ночь. А там и филиппов пост — зима... Куда деться зимой?
Степану даже холодно сделалось от этой мысли о зиме...
Хозяин вернулся из Порецка с возом соли. Время было уже вечернее, и разгружать пришлось в темноте. Соль была в кулях, и Акулина с Дарьей носили вдвоем, а Степан заваливал куль с телеги себе на спину и, качаясь от тяжести, шел в лавку. Там хозяйка помогала ссыпать соль в большой ларь.
Дарья чуть было не сбила Степана с ног. Конечно, она это сделала нарочно, и Степан не обиделся на ее звонкий хохот. Но Акулина рассердилась. Наверное, ее не так злила плохая помощница, как эта беззаботность Дарьи и ее веселость. Она заворчала:
— Вот ведьма! Рассыпешь соль, сама будешь и собирать!..
— Не рассыплю, — весело отвечала Дарья. — Ты знай держи крепче!..
Куль все-таки развязался, и соль рассыпалась по земле. Акулина рассердилась и ушла домой. Дарья с притворным оханьем принялась сметать соль. Мать со злостью ударила ее пустым кулем по спине, но Дарье все нипочем. Она зовет Степана помогать, и когда тот начинает сгребать соль, она хватает его за руки, толкается ему в плечо головой и хохочет.
— Ах ты, зараза! — ругается в лавке мать. — Она еще и хохочет! Вот я тебя огрею вожжами!..
— А я виновата, что запнулась! — не сдается Дарья.
Хозяйка стукнула ее по спине и сама стала сгребать соль, а Степану сказала:
— Иди убери лошадь, чего она стоит здесь.
Степан нехотя пошел к лошади. Жаркое дыхание Дарьи пламенем горело у него на лице. Когда он распряг лошадь и повел ее в стойло, Дарья, пробегая мимо, шепнула:
— Будешь ложиться, не запирай калитку...
За ужином хозяин поставил на стол бутылку вина, купленную в Порецком. Степан редко видел его пьющим дома — только по праздникам да когда приходил какой-либо важный гость, вроде старосты.
— Жнитво закончили хорошо, снопы свезли, теперь можно и увеселить душу, — сказал он, поднимая рюмку. — Пей, Степан, ты мужчина и на девок не смотри — им воды в самоваре хватит.
Степан, чувствуя на себе усмешливый взгляд Дарьи, поднес было рюмку, но спиртной дух шибанул в нос и пресек дыхание. Дарья прыснула в кулак. И Степан, зажмурясь, опрокинул едкое, горькое вино в рот.
— Ну, это хорошо, — сказал наблюдавший за ним хозяин и вдруг приказал Акулине: — Подай парню воды холодной!
Но Дарья в один миг сорвалась с места и поставила перед Степаном ковш.
— Быстрая ты очень, — строго сказал отец.
— Давно ременки не пробовала, — проворчала мать, все еще сердясь за соль.
Хозяин повеселел, большое лицо раскраснелось, он разговорился, уже хвалил и свои торговые удачи, и свое хозяйство, и своих дочерей. И когда выпил еще рюмочку, положил вдруг свою руку Степану на плечо и, прямо глядя ему в глаза, сказал, что он любит его как сына.
У Степана голова тоже шла кругом, он улыбался пьяно, радостно, как малый ребенок, и со всем, что говорил хозяин, соглашался.
— Нету у тебя дома — поставлю дом! — уже горячился в щедрости своей хозяин. — Вот какой я человек!..
За столом они уже сидели одни, керосин в лампе догорал, и пламя коптило, стреляло за мутным стеклом сердито.
Хозяин расстегнул на груди рубашку.
— И дочери у меня хорошие, — сказал он, наклонясь к Степану. — Особенно Акулина — трудовая девка! За ней ты будешь как барин жить. Захочешь рисовать — рисуй себе на удовольствие, она все тебе справит, не хуже мужика... Вот так, — закончил он и отвалился от стола. — Ну, так, что ли?
— Чего? — сказал Степан.
— Как — что? Да вот я тебе толковал!
— А, про это... — Степан улыбнулся. — Подумать надо, — сказал он и вспомнил отца, который вот так же говорит всегда в трудных случаях.
— Ну, ладно, — согласился хозяин. — Подумай...
Наконец хозяйка увела его спать. Пошел спать в свой сарай и Степан.
Во дворе Степан проверил лошадей, задал им на ночь корма. За другую скотину он не был в ответе, ими занимались женщины. Потом он вышел в проулок. Сутяжное спало, охраняемое беспокойным лаем собак. Из сада пахло созревшими яблоками. Иногда слышался короткий глухой стук — это падало на землю яблоко с ветки. Голова Степана шумела, ему не хотелось спать.
Возвращаясь обратно во двор, он вспомнил наказ Дарьи не запирать калитку.
В темном сарае он ощупью нашел свою постель и упал поверх тулупа, которым накрывался.