— В воскресенье надо отдыхать... — тихо сказал Петр Андреевич и нагнулся за кистью.
Отдыхать?.. Но почему Ковалинский не ругается, почему с лица его не сходит доброе, ласковое и удивленное выражение?.. Разве он не видит, что Степан сделал с его приготовленным полотном?.. Он опустил голову и ждал.
Ковалинский молчал. Но в его молчании не чувствовалось приближающейся грозы. Вдруг он спросил с улыбкой:
— А зачем это ты чепчик Богородице подпустил, а?
Чепчик? Где чепчик? Степан не рисовал никакого чепчика...
— Да вот эта синяя каемочка! Разве не ты написал?
— Это... это платок, — прошептал Степан. — Так носят...
Петр Андреевич расхохотался.
Потом он задумчиво походил по мастерской, на минутку остановился перед законченным архангелом и сказал:
— Я думаю, тебе нечего делать в учениках. Тебе надо работать. Я в эти дни искал хорошего мастера себе в помощники, но оказалось, что он у меня уже есть.
Степан верил и не верил тому, что слышал. Неужели это о нем говорит Петр Андреевич?! Да, о нем!.. Он называет его мастером!.. Его — Степана Нефедова, вчерашнего столяра... Господи, не сон ли это? Где Яшка, чтобы подтвердил эти слова хозяина?!
— С сегодняшнего дня, Нефедов, ты уже не ученик у меня, — решительно сказал хозяин. — Будешь у меня работать как мастер-живописец. — Он перевел взгляд на Богородицу. — Вот так, как написал ты, может написать далеко не каждый мастер. Не знаю, где и у кого ты учился, но писать умеешь. Странно мне, что ты начал писать не по рисунку, а сразу красками. Это нелегкое дело. Здесь необходим точный глаз и твердая, опытная рука...
Впервые в жизни Степан услышал в свой адрес похвалу понимающего в живописи человека. Он даже не все слова и понимал — силуэт, гармоничность сочетания, тип лица, композиция, но понимал, что слова эти говорятся ему в похвалу, и сердце его трепетало от радости, от счастья, и он не знал, куда деть глаза, которые жгли счастливые слезы.
— Ну, ну, не смущайся, — сказал Петр Андреевич и, потрепав Степана по плечу, ушел из мастерской — должно быть, сообщить новость жене Варваре Степановне...
Над Богородицей Степан работал два полных дня, и хозяин, к Яшкиному удивлению, не только не сердился, но и не указывал Степану, а если и подходил, то лишь смотрел и удовлетворенно кивал головой. Сообразительный Яшка все понял и заскучал еще больше, потому что вся работа по хозяйству свалилась на его плечи: в магазин, на рынок, по воду. К вечеру Яшка так замотался, что не болтал, как прежде. Он даже и Степана стал сторониться, не трогал при нем Фросю, не щипал ее за бока.
Но что Степану до этого? Ведь не побежит же он доносить хозяину на Яшкины проделки. У него своя забота — Богородица. Петр Андреевич сказал, что она получилась слишком скорбной. Но это хорошо, Богородица такой и должна быть. В конце концов, никакого особого отступления от канона здесь нет.
Если бы Степан начал писать ее сейчас, когда из ученика превратился в мастера, его Богородица, может быть, так не скорбела бы. Да и чего бы ей было скорбеть, если так неожиданно повернулась судьба Степана?.. Может быть, Петр Андреевич позволит ему писать другую икону?
— Отдохни, — сказал Ковалинский, улыбаясь. — Дня через два мы отправимся в далекое путешествие. Вот там ты уж попишешь вволю... Слышал про город Унжу? Вот мы с тобой туда поедем. Дел там будет много, хватит на целое лето... Как думаешь, Яшку возьмем с собой? Толк из него какой-нибудь будет?
Степан пожал плечами.
— Может, для чего-нибудь и сгодится.
Разве это не удивительно — хозяин разговаривает с ним, как со взрослым человеком, советуется. Такого со Степаном еще никогда не бывало в жизни. Даже брат никогда с ним не советовался.
— Сейчас сюда спустится Варвара Сергеевна, и ты пойдешь вместе с ней в магазин. Тебе надо купить кое-что из одежды, не правда ли? А женщины здесь разбираются лучше нас, — сказал Ковалинский и пошел из мастерской. Должно быть, он и не заметил, в какое замешательство поверг Степана. Варвара Сергеевна придет сюда!.. Он пойдет вместе с Варварой Сергеевной!.. Нет, в этом было что-то невероятное. Степан заметался, стал прибирать на сундуке постель, одернул на себе рубаху и наконец не выдержал — выскочил в кухню, оттуда в сени и на крыльцо, а там — за ворота.
На скамеечке за воротами сидел Яшка.
— Далеко собрался? — спросил Яшка уныло.
— Пойду... куплю чего-нибудь, — пробормотал Степан.
— У меня аж ноги ноют от этих похождений, целое утро гоняли: купи им то, купи другое. Право слово, у купца жить лучше. У них все есть в доме, бегать никуда не надо...
— Хозяин собирается в Унжу, и нас с собой берет, — сказал Степан.
Яшка цыкнул сквозь зубы, и плевок, описав дугу, шлепнулся на булыжник.
— Видал бы я в гробу эту Унжу...
Он уже готов был к очередному плевку, но тут на крыльцо вышли хозяйка и дочка. Обе в белых платьях и темных жакетах. На голове у Варвары Сергеевны соломенная шляпа с широкими полями, с большим бантом. И Степан уставился на нее, как на диво.
— Вот бы с ними куда-нибудь махнуть, а не с хозяином, — прошептал Яшка и, живо вскочив, так ловко и изящно отставил ножку и льстиво улыбнулся, что Степан почувствовал себя рядом неповоротливым бревном.
Яшка улыбнулся, показывая редкие зубы. Но Варвара Сергеевна будто и не замечала его. Степан не был уверен, что она и его видит, однако когда проходила мимо, сказала вдруг, в упор взглянув на Степана своими огромными серыми прекрасными глазами:
— Ну что ж, Степа, ты проводишь нас с Анюсей?.. — И пошла, точно ни секунды не сомневалась, пойдет ли следом Степан.
И он, так же ни секунды не раздумывая, пошел следом, и шел как привязанный, и когда Анюся оглядывалась, он смущенно опускал глаза.
Так они дошли до Воскресенской улицы, где было много народу, и в большом магазине Варвара Сергеевна выбрала для Степана легкий пиджак из светлого тонкого сукна. Она заставила Степана тут же примерить пиджак, сама оглядела широкие отвороты, отвернула полы, и от этих прикосновений, от близости ее лица, глаз Степан стоял ни жив ни мертв. А она еще так лукаво, так ласково взглядывала на него из-под широкого поля шляпы, и так значительны казались эти взгляды, что у Степана всякий раз замирало сердце.
Варвара Сергеевна похвалила купленный пиджак: как он хорошо сидит на Степане.
— Правда, Анюся? — сказала она.
— Да, хорошо, — важно сказала Анюся, точно тоже была взрослой женщиной.
— Ну, кавалер, пойдемте покупать брюки для вас!..
Брюки?! Ведь их, наверное, тоже заставят примерять!.. Это как же так?..
— Нет, — сказал Степан и покраснел так, что загорелись даже уши. Анюся прыснула и спряталась за мать.
— Чего — нет? Почему — нет? — изумилась Варвара Сергеевна. — Неужели ты и дальше хочешь ходить в этих... Она замялась, потому что то, что было на Степане, трудно было назвать брюками — штаны, портки. Но этого она не могла сказать. — Нет, дружок, нет, так нельзя, пойдем, ты сам выберешь брюки.
Степан стоял, опустив глаза в пол. Варвара Сергеевна поняла, что все ее уговоры будут напрасны, и, смеясь, сказала Анюсе:
— Ну что делать, Анюся, придется уж нам самим, а кавалера, что ж, не будем мучить.
— Не будем, — сказала Анюся.
— Ладно, — сказала Варвара Сергеевна, — иди, Степан, погуляй и вот купи себе гребешок. — И дала Степану три рубля. Он смял бумажку, сунул в карман и, так и не подняв головы, повернулся и побежал вон из магазина.
Степан шел к кремлю, чтобы постоять у башни Сююнбеки. Эта старинная башня всякий раз, когда он оказывался в городе, тянула его к себе. Какое-то неразгаданное значение, сокрытое в ступенчатой каменной стене, влекло его. Может быть, язык вознесенных к небу каменных глыб говорил человеку, что пока он живет, он должен стремиться вперед, подниматься с одного этажа на другой все выше и выше?.. Или сам дух прекрасной Сююнбеки манил его сюда?..