Обо всем этом Андрей Войнаровский узнает погодя. А тем временем в Гамбург царица Екатерина присылает свою гофмейстрину. Причина для глаза человеческого пристойная - найти помещение для родов беременной царицы, решившей разрешиться именно здесь. Гофмейстрина перед тем как искать хоромы, прежде всего едет к Авроре Кенигсмарк. Речь ведется отнюдь не о родах. Московская гостья убеждает графиню: пускай Войнаровский сдастся на милость царя, и тот в знак доброй воли разрешит Андрею поселиться где бы то ни было в Европе.
Озабоченность царского двора была понятна. В Европе назревал громкий скандал. О диком нарушении Россией международного права немедленно докладывали своим правительствам и монаршьим дворам дипломаты Швеции и Голландии, Франции и Британии, Испании и Дании. Почти все известнейшие газеты тогдашней Европы (французская «Gazettе de France», испанская «Gaceta de Madrid», английская «The Moderator Intelligencer», голландская «Gazett de Leyde», международное и чуть ли не саме популярное тогдашнее издание «La Clef du Cabinet») с удивлением и негодованием писали о беспардонном азиатском растоптании прав свободного города.
Резкий протест высказал Стокгольм, требуя освобождения Войнаровского как полковника шведской гвардии, французская дипломатия призвала придерживаться христианских ценностей (еще чего захотела...). Вена говорила о недопустимости нарушения международного права, тем паче, что цесарь был номинальным владетелем немецких земель.
Ощущая мощную поддержку всех европейских дворов, имевшую для Андрея куда больший вес, нежели императорское слово, он поступил весьма неосмотрительно. (Хотя слово давала и беременная царица, не боясь греха в такое время, и со временем сам Петр І, уверяя графиню Кенигсмарк).
5 декабря 1716 года Андрей Войнаровский соглашается на выдачу его русским властям. Русский император оказался в самом деле хозяином своего слова: как дал, так и сломал... Полковника двух армий, воина и дипломата, знаемого в Европе политэмигранта, семь лет гноили в Петропавловской крепости, а после этого еще два десятка лет «закаливали» в сибирских снегах, в Якутии. И никто не имел права даже знать настоящего имени каторжанина - еще одна азиатская «свинцовая мерзость» русского двора... Лишь случайная встреча историка и исследователя Миллера последним отголоском дойдет до цивилизованного мира, и Кондратий Рылеев напишет романтическую поэму «Войнаровский». Напишет, а через несколько лет свободолюбивейшему автору «именем императора» хотя и другого, но российского двора палач накинет веревку на шею, и тело повиснет, вздрогнув, и закачается, как качались повешенные украинцы, плывя по Сейму мимо пологих его берегов...
Однако трагедия семьи Войнаровских (никто не знает и во веки веков не узнает, где могила Андрея) на этом не закончилась. Семья, которой задолжали не в одной европейской столице, очень быстро оказывается в материальном затруднении. Благодаря научному подвигу Альфреда Иенсена к нам дошли письма жены Войнаровского Анны.
Ее имения на Украине царское правительство конфисковало, мать и сестер подвергли заключению в Москве. Поэтому она слезно напоминает о себе и деликатно - о необходимости отдавать долги шведскому королю в праздничный первый же день 1718 года.
«Повелитель!
Ваше величество удивится, видя меня у своих стоп со слезами на глазах в день, когда, по обычаю, все тешатся и радуются.
Это вовсе не значит, чтобы я не разделяла равно с наивернейшими Вашими подданными счастья, которое они ощущают под властью Вашего Величества; однако ж трудно иметь ясное чело, когда кто-то не имеет на что выживать. После трехмесячного ожидания, очень долгого, если взять во внимание мое положение, я стою перед окончанием года, но не вижу конца моим несчастьям, и, когда бы я не имела твердой надежды, что Ваше Королевское Величество помогут исполнению того обещания, каковое вы были добры мне дать, то мне казалось бы, что новый год наступает лишь для того, чтобы продолжить мои страдания.
Однако вопли моих покинутых детей удваиваются, нетерпение моих неумолимых поручителей возрастает и собственная нужда гонит и гнетет.
Смилуйтесь надо мною, Повелитель, и не допустите, чтобы я поднялась от Ваших ног, не сменив слезы, которые выдавливает из меня тяжелая нужда, на слезы признательности.