Та вернулась запыхавшаяся, перепуганная, бледная.
– Что ты? Оборотня увидела, что ли? – засмеялась гетманша.
Казачка колебалась.
– Говори толком, кто там? – нетерпеливо крикнула Ганна.
– Посол из Молдавии, – проговорила казачка тихо. – Тимош ранен.
Гетманша вскочила и второпях уронила веретено.
Все заволновались. Минутное молчание сменилось громким говором. Несколько женщин бросились звать посла, гетманша послала за Выговским.
Вошел пан Доброшевский. Неуклюжая фигура его с вечно плаксивым выражением лица, с длинными руками и ногами, несмотря на важность момента, заставила некоторых молодиц переглянуться; их веселые улыбки немного оживили мрачное настроение. Пан Доброшевский неловко поклонился гетманше и попросил скорее доложить о нем Богдану.
– Я тотчас пошлю за ним гонца, – сказала Ганна. – А пока пусть пан не побрезгует, чем Бог послал, поужинает.
– А как же Локсандра, – заметил кто-то из казачек, – позвать ее?
– Она теперь уже спит, и пусть себе, – заметила гетманша, – одним спокойным сном будет для нее больше в жизни.
Принесли ужин, горилку, поставили на стол вино, мед и дали послу утолить его голод. Гетманша позвала расторопного казака, велела ему тотчас же скакать в Чигирин, разыскать гетмана и известить его о приезде посла.
– Говорить батьку все? – спросил казак.
– Если не захочет ехать, скажи все.
Казачки не расходились, их мучило любопытство, и как только пан окончил свою трапезу, они обступили его и засыпали вопросами.
– Неужели и пани гетманова не войдет в мое положение? – наконец жалобно проговорил он, делая самую трагическую мину. – Не могу же я сразу отвечать на сто вопросов! Пусть все пани сядут и займутся... ну, хоть пряжей, а я тогда все расскажу по порядку.
Гетманша первая подала пример и села за прялку, хотя руки у нее дрожали от волнения. Гостьи неохотно последовали примеру хозяйки, а пан посол крякнул и принялся за рассказ. Он передал уже известное нам событие и, рассказав подробно про раны Тимоша и его страдания, остановился, чтобы перевести дух и выпить кружку пива.
Казачки охали, вздыхали, причитали, некоторые даже всплакнули. Мало-помалу все разошлись, и гетманша осталась одна поджидать мужа.
Не прошло и двух часов, как послышался конский топот; гетман в сопровождении Выговского и двух гонцов влетел в настежь открытые ворота. Ганна заранее распорядилась, чтоб один из казаков ждал его на дворе. С разгоревшимся от волнения и быстрой езды лицом, весь забрызганный грязью, гетман вошел в горницу.
– А, Галю! Ты еще не спишь? – спросил он гетманшу каким-то странным надтреснутым голосом. – Слышала?
– Слышала! – отвечала она со вздохом, опустив глаза.
Богдан грузно опустился на лавку.
– Галю, Галю, – обратился он к жене, – поди сюда ко мне. Утешь меня, успокой меня! Скажи, что он не умрет!
Ганна села подле и положила руку на плечо мужа.
– Зачем ему умирать, серденько! – проговорила она, стараясь придать голосу как можно больше уверенного спокойствия.
– Страшно, Галю! Ох, как страшно! И отпускать его страшно было, целых два месяца сердце щемило. А теперь вот и стряслось. Да нет же! – вскрикнул он, вскочив с лавки и топнув ногой. – Все брошу, – Украину родную ляхам отдам на съеденье, а выручу его, у смерти из когтей вырву, если надо будет. А, злодеи! – вскрикнул он в бешенстве, сжимая кулаки. – Вы думали отнять у меня сына, погубить богатыря, так нет же, нет и нет! Богдан жестоко отомстит вам, сотрет вас с лица земли, разметет по полю, как ковыль траву.
Гетман тяжело дышал, глаза его налились кровью, ноздри широко раздувались. Ганна тихо подошла к нему и обняла.
– Коханый мой! – проговорила она, заглядывая ему в лицо. – Побереги свои силы...
Богдан горько зарыдал и опустился на лавку.
– Ох, Галю, Галю! – проговорил он, кладя голову на плечо гетманши. – Если б я мог вернуть прошлое... Зачем я его отпустил?.. Зачем сам не пошел с ним вместе?.. Принеси мне горилки... душит, жжет меня... может, мне легче будет.
Ганна хотела что-то возразить, но, взглянув на искаженное горем лицо Богдана, вздохнула, опустила голову, молча отошла к поставцу, взяла сосуд с горилкою и массивную серебряную чарку.
– Пей на здоровье! – сказала она, с поклоном подходя к мужу и наливая вина. – Может, тебе и вправду легче будет с легкой руки.
Богдан залпом выпил две чарки, потом встал, провел рукой по лбу и сказал:
– Ну, полно! Казак, что птица, отгоревал и будет! Спать мне все равно не придется, а лучше, Галю, спой мне что-нибудь, если можешь.
Ганна с полной готовностью сняла со стены бандуру, присела в ногах у Богдана, закурившего трубку, и запела одну из любимых заунывных песен гетмана.
На другое утро Богдан собрал чрезвычайную раду. Все главные полковники были или в Чигирине, или в его окрестностях, ввиду ожидаемого похода на ляхов, а потому им ничего не значило тотчас же собраться на зов гетмана.
– Панове казаки! – обратился Богдан к собравшимся, и голос его дрогнул. – Нерадостную весть сообщу я вам; мой сын, мой коханый, свет мой, утешение моей старости, предательски ранен ляхами. Если не двинемся мы ему на помощь, изведут они его совсем, изведут и силу казацкую... Помогите, други и товарищи!
Гетман замолк и, опершись на саблю, опустил голову.
В глубоком молчании стояли перед ним полковники и старшины, нерешительно посматривая друг на друга. Наконец один из них, седой как лунь старик, подошел к Богдану и с поклоном проговорил:
– Уйди, пане гетмане! Дай нам сговориться, сам знаешь, дело это не шуточное.
Богдан сделал нетерпеливое движение.
– Что тут сговариваться! – крикнул он. – Надо идти в Молдавию выручать Тимоша, не дать же ему погибнуть, не дать же ляхам насмеяться над честью казацкою!
В более спокойном расположении духа Богдан был бы сдержаннее и сумел бы настроить раду по-своему; но обсуждаемый вопрос слишком близко касался его сердца и мутил его ум.
Черкасский полковник, Воронченко, стоявший поодаль, горячо о чем-то толковал с окружавшими его полковниками. Богдан побагровел от гнева.
– Что ты там за спиною хоронишься? – крикнул он. – Если имеешь что сказать, выходи и говори громко.
Воронченко, высокий, смуглый, пожилой казак, с пробивающеюся уже проседью в черных, как смоль, усах, выступил тогда в круг.
– А то и говорю, батько! – грубым дерзким голосом отчеканил он. – Что негожее дело чужую землю оборонять, а свою без остереганья метать, надо нам за себя стоять и свою землю охранять...
У гетмана даже пена выступила на губах.
– А, вражьи дети! – вскрикнул он. – Так-то вы своего гетмана бережете!
И в одно мгновение тяжелая гетманская сабля поднялась на дерзкого полковника.
Десятки рук схватили гетмана, а Воронченко, не помня себя, бледный от злобы, занес на него саблю. Его тоже оттащили в сторону. Гетман тотчас же опомнился.
– Други мои, товарищи! – с рыданием бросился он на колени и трижды поклонился до земли. – Простите меня, не поставьте мне в вину моей горячности. Тяжко отцу терять свое детище, не выдайте меня, не погубите его!
Искреннее отчаяние звучало в голосе гетмана. Казаки бросились подымать его с земли и сами рыдали вместе с ним.
– Прости и ты нас, батько! – говорили они, кланяясь в пояс.
– Гей, хлопцы! – крикнул между тем Богдан. – Меду нам, да побольше...
Хлопцы засуетились, выкатили бочки с медом на широкий двор, где происходила рада, принесли дюжины две ковшей, и началось угощение.
– Дитки мои! – говорил между тем гетман, утирая струившиеся по лицу слезы. – Помогите мне!
– Нехай твоя воля буде, пане гетмане! – ответили казаки. – А мы с тобою уси готовы!..
XIV Похороны
В Сочаве все были в движении. События быстро следовали одно за другим, каждый день приносил что-нибудь новое. Господарша хотела скрыть смерть Тимоша; труп его набальзамировали, тихонько ночью принесли гроб, завесили окна в спальне и никого не пускали к покойнику.