– Ох, матушка моя, – сказал Прохор, – разве не видишь ты, как каждодневно распинают в мире больших и малых… Вот и пошел Иисус на распятие, чтобы ужаснулся народ и принял в сердца свои любовь к брату своему, а не злобу лютую, чтобы не делал человек другому того, что не желает себе… Вот Он смертию смерть и попрал… И великое Прощение сделал Он мучителям своим, сказав, обращаясь к небесному Отцу своему: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают».
– Уж не знаю, не знаю, как тебе, отче, и ответить на это, но мы здесь, в Эфесе, поклоняемся Артемиде и не хотим знать вашего Иисуса, чего бы там ни говорили и какую бы благодать ни обещали нашему народу приходившие из Иудеи проповедники. Уж лучше бы вы, странники, оставили своего Распятого, поклонились завтра нашей богине и взвеселились, как подобает мужам.
И тут Марека, усмехнувшись чему-то, села рядом с Иоанном и пристально посмотрела ему в глаза. И что-то нашла в них такое, что по-женски потянулась к нему, взяла его за руку, чем сильно перепугала праведного. Иоанн тут же переменился в лице, выдернул из ее руки свою руку и спрятал за спину.
– Не делай так, госпожа моя, – печально сказал Иоанн. – Лучше порадей о душе. Удовольствия порока кратковременны, а скорбь от содеянного постоянна.
Марека же рассмеялась на это:
– Клянусь Артемидой, этот авва не знал женщины.
– Может, мы пойдем, госпожа? – всполошился Прохор. – Поспим где-нибудь у канавки, чтобы не стеснять хозяйку?
Марека вздохнула, встала, чуть тряхнула головой, как бы стряхивая с себя накатившую вдруг при виде светлобородого светозарного праведника сладкую дурь, трижды хлопнула в ладоши и велела служанке увести путников на ночлег в специально отведенную комнату с циновками для сна.
Демарш разбитной Мареки болезненно отразился на состоянии девственной души Иоанна. Он действительно не знал женщин, за что и был особо любим Иисусом. Праведный долго не мог прийти в себя от странной выходки благообразной с виду хозяйки; он думал, что вот этой красивой женщине не свойственны покаяние, поиск собственных грехов, и тяготеет она к блуду, богохульству, ко злу… Он стал думать, как склонить ее к покаянию, и, как человек, привыкший исследовать себя в поисках греховного, почувствовал, что мысли его идут не туда, и испугался тех мыслей. Он ворочался с боку на бок, вздыхал, мешал Прохору спать, вспомнил отчего-то далекие времена, когда видел на Иордане толпу голых женщин, завздыхал еще пуще и только под утро уснул. А тут и сон ему под стать явился: будто работает он в бане, подкладывает дрова в печи; умаялся с непривычки, присел отдохнуть, а тут эта самая Марека и заявилась. В руках у нее свернутая циновка, которую она тотчас же возле печи раскатала, взглянула на него лукавым, манящим взглядом, мгновение помедлила и, сбросив с себя праздничную цветастую тунику, осталась совершенно голой. Тут же искусительница улеглась на циновку, одной рукой налитую грудь придерживает, другой тянет к себе Иоанна. Сердце Иоанна сладостно затрепетало, но праведный сразу взял себя в руки. Иоанн догадался: пребывающие в этом знатном доме бесы расставляли ему свои сети. Он стал страшно кричать на Мареку, но горло крика не исторгало. Тогда он обратился к Господу. «Господи, – просил он, – помоги мне! Не покидай меня, подкрепи праведника!» Иоанн осенил себя крестом. И все сразу стало на свои места. Чертовка тотчас исчезла, исчезла и баня с печами и котлами, и пришел нормальный сон без сновидений до самого светлого утра.
Утром же энергичная, деятельная и лукавая Марека явилась перед праведниками как ни в чем не бывало и без особого труда уговорила Иоанна, подозрительно посматривавшего на нее, и Прохора посетить ее бани. Иоанн согласился на баню лишь потому, что в силу своей доброты и праведности еще не терял надежды спасти от вражьих сил несчастную женщину, в зависть бесовскую впавшую.
Праведники в блаженном расслаблении, окутанные горячими парами, прогреваясь до нутра, потягиваясь и крякая, растирая усталые от земных дорог ноги, провели в бане несколько сладостных часов. Но, как знает каждый читатель, за сладостными часами обычно наступает расплата. Так случилось и с нашими странниками. Собрались было они одеваться, пришли к лавке, где оставили свою одежду, и обомлели. Одежда исчезла.
И праведные разом возопили. Но на вопль их никто не откликнулся, ибо другого народу в этот день в банях не было. Хитроумная Марека объявила народу, что испортились печи для тепла и нагревания воды и приходить сюда следует не ранее как завтра. Сама же, продержав голых странников больше чем полдня в неведении, явилась к закутавшимся во избежание срама в полотно, данное им для обтираний, потрясенным до глубины души праведникам и заявила, что, для того чтобы она вернула им их нижнюю и верхнюю одежды, им придется очень много и добросовестно поработать в бане. Своенравная, корыстолюбивая женщина решила воспользоваться беспомощностью праведников, чтобы получить бесплатных работников для своего банного промысла. Корысть искривила душу злодейки. Иоанна, как более, по ее мнению, сообразительного, имеющего привлекательную наружность, она тут же определила поддерживать в печах огонь, а Прохора, показавшегося ей простецом, поставила наливать в емкости воду. Подумав немного, корыстная хозяйка все же вернула старцам необходимые им для дальнейшей стеснительной трудовой жизни при банях их набедренные повязки, строго предупредив, чтобы они не вздумали сбежать. Их будут караулить могучие безжалостные темнокожие безбожники рабы и свирепые клыкастые египетские собаки. И, потом, не пристало праведникам появляться обнаженными на людях. Ибо для такого города, как Эфес, – это есть нонсенс. Так и сказала: нонсенс!
Странники наши несказанно опечалились и приуныли. Иоанн корил себя за попустительные ночные мысли и без конца повторял про себя: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя грешного!» Не надо было оставаться в этом доме и посещать эту дьявольскую баню. Прохор же откровенно ругал эту чертовку Мареку разными ругательствами.
– Лучше бы мы утонули в бурном море, а не спаслись, – подытожил ситуацию Прохор.
Иоанн промолчал. Он понимал: значит, таков промысел Божий, и надеялся, что Учитель, несмотря на минутную греховность его мыслей, не оставит в беде Сына Громова и его ученика Прохора. Иоанн до крайности поражался совершенному этой добродетельной с виду Марекой злодейству над ними и только просил Господа простить женщине и корысть ее, и ее злобность, и наклонности к блуду.
Но, оказывается, промысел Господа был куда как глубок и многотруден. Ибо то, что случилось с Иоанном и Прохором в бане, было только началом. Вокруг бани той был завязан бесовский узел, который и предстояло по воле Господа разрешить праведному Иоанну и его ученику Прохору.
Нам с читателем, конечно, это трудно представить, но в банях поклонницы Артемиды, корыстолюбивой Мареки, жил демон. Да, дорогой образованный, современный читатель – демон! Ибо так говорит предание. И у нас нет оснований не верить святителю Дмитрию Ростовскому, составителю «Жития Святых», – жили-таки демоны на свете; возможно, живут и сейчас. Только вот научились ловко скрываться и мимикрировать. Ни автор повествования, ни редакторы издательства «Астрель», выпустившего эту книгу, с демонами пока не встречались – времена не те! А герой наш – от библейских времен, и неудивительно, что стычки с бесами и демонами для праведников были не в новинку. Поэтому-то мы и взяли житие Иоанна Богослова за основу нашего повествования о Сыне Громовом. Только за основу. Ибо многие события тех давних времен представляются нам сегодня все же в ином свете. И потому, прежде чем продолжить наш рассказ, сделаем небольшое отступление для современного, имеющего дома цветной телевизор и начитанного читателя. Ибо нашему современнику трудно бывает представить библейские времена, где все было совсем не так, как это происходит в жизни сегодня. Тогда не только земля, но и сам воздух был иным. Он был прозрачен, чист и чуть разбавлен легким сиреневым туманом или дымкой.