Мужчины согласились с тем, что в словах отца был здравый смысл. Они решили встречаться каждый четверг, по вечерам, чтобы обсуждать местные дела и разрешать любые конфликты, которые могли возникнуть между ними.
Отец служил имамом в мечети, давал людям надежду и помогал им справляться с проблемами. Для многих он был связующим звеном с правительством и был им как отец. Но теперь за его словами стоял и авторитет ХАМАС — авторитет шейха. Шейх обладал большей властью, чем имам, его можно сравнить скорее с генералом, чем с духовным лицом.
После освобождения отца я старался проводить с ним как можно больше времени. Теперь я был президентом исламского студенческого движения в нашей школе и хотел знать больше об исламе. Однажды в четверг вечером я спросил, можно ли мне присутствовать на еженедельном собрании. Я уже почти мужчина, объяснил я, и хочу, чтобы ко мне относились как ко взрослому.
— Нет, — сказал отец — ты останешься здесь. Это только для мужчин. Я потом расскажу тебе, что там было.
Я расстроился, но понял отца. Ни одному из моих друзей не позволялось присутствовать на собрании. По крайней мере, я из первых рук узнаю все новости, когда отец вернется домой.
Он отсутствовал пару часов. Мама как раз закончила готовить восхитительную рыбу на ужин, когда раздался стук в дверь черного хода. Я чуть приоткрыл дверь, чтобы посмотреть, кто там, и увидел капитана Шай — того самого человека, который арестовал отца два года назад.
— Отец дома?
— Нет, его нет.
— Тогда открывай.
Я растерялся и распахнул дверь. Капитан Шай был вежлив, как будто он впервые пришел за отцом, но я мог поспорить, что он не поверил мне. Он спросил, можно ли осмотреть помещение, но я знал, что этот вопрос был риторическим — запретить ему я не мог. Пока солдаты обыскивали дом, переходя из комнаты в комнату, заглядывая в туалеты и за двери, я желал только одного — хоть как-нибудь задержать отца. Тогда у нас не было мобильного телефона, так что я не мог предупредить его. Но чем больше я думал, тем отчетливее понимал, что все было бесполезно. Отец в любом случае вернулся бы — рано или поздно.
— Так, всем вести себя тихо, — сказал капитан Шай солдатам, расположившимся снаружи. Все они притаились в кустах и за строениями, ожидая отца. Подавленный чувством собственной беспомощности, я сел за стол и стал слушать. Спустя некоторое время громкий голос крикнул: «Стоять!» Затем последовали звуки шагов и мужские голоса. Все это не предвещало ничего хорошего. Неужели отцу придется отправиться обратно в тюрьму?
Через несколько минут он вошел в дом, качая головой и виновато улыбаясь.
— Они снова забирают меня, — сказал отец, целуя мать и потом каждого из нас. — Не знаю, надолго ли. Будьте молодцами. Заботьтесь друг о друге.
Потом он надел пиджак и вышел, а его жареная рыба осталась лежать, остывая на тарелке.
И снова к нам стали относиться как к беженцам даже те люди, которых отец пытался защитить. Некоторые спрашивали об отце с притворным беспокойством, но мне было ясно, что на самом деле им все равно.
Хотя мы знали, что отца посадили в израильскую тюрьму, никто не мог сказать нам, в какую именно. Мы провели три месяца, разыскивая его по всем тюрьмам, пока, наконец, не услышали, что он содержится в специальном учреждении, где они допрашивают наиболее опасных людей. Почему? Я не мог понять. ХАМАС не занимался терактами. У его членов даже не было оружия.
Когда мы нашли отца, израильские чиновники разрешили нам свидания — раз в месяц по тридцать минут. Одновременно могли зайти только два посетителя, поэтому мама водила нас по очереди. Когда я пришел к отцу в первый раз, то удивился его длинной бороде и изможденному виду. Но все равно я был несказанно рад снова видеть его, пусть даже таким. Он никогда не жаловался. Он только хотел знать, как у нас дела, и просил рассказывать ему все очень подробно.
Во время одного из посещений он передал мне коробку леденцов. Он объяснил, что заключенным дают по одной конфетке в день, и вместо того, чтобы их съесть, собирал конфеты для нас. Мы бережно хранили фантики до тех пор, пока отца не отпустили на волю.
Наконец этот долгожданный день наступил. Мы не знали, что его освободят, и когда он вдруг появился на пороге дома, облепили его со всех сторон, боясь поверить в реальность происходящего. Новость о его возвращении разлетелась мгновенно, и следующие шесть часов наш дом был полон народу. Пришло так много людей поздравить его, что мы опустошили все свои запасы воды, преподнося каждому гостю по глотку. Меня переполняла гордость, когда я наблюдал восхищение моим отцом, которое было написано на лицах пришедших. Но в то же время я был зол. Где были все эти люди, когда он сидел в тюрьме?
Проводив последнего гостя, отец сказал мне: «Я работаю не для того, чтобы эти люди любили меня, хвалили меня, заботились обо мне или о моей семье. Я работаю во имя Аллаха. И я знаю, что все вы платите такую же высокую цену, как и я. Вы тоже слуги Аллаха и должны быть терпеливы».
Я понял его, но мне было интересно: подозревал ли он о тяжести нашего положения в свое отсутствие?
Во время нашего разговора раздался стук в дверь. Израильтяне арестовали его снова.
Глава седьмая
РАДИКАЛ
1990–1992
В августе 1990 года, когда отец сидел в тюрьме в третий раз, Саддам Хусейн захватил Кувейт.
Казалось, палестинцы сошли с ума от счастья. Все бегали по улицам, ликовали и глядели на небо в ожидании дождя из ракет, который, несомненно, обрушится на Израиль. Наши братья наконец пришли к нам на помощь! Они собирались смертельно поразить Израиль, в самое сердце. Вскоре оккупации придет конец.
Боясь повторения газовой атаки 1988 года, в которой погибли пять тысяч курдов, израильтяне выдали каждому горожанину по противогазу. Палестинцы же получили один противогаз на семью. У матери он был, но мы, семеро детей, оказались без защиты. Так что пришлось нам проявить изобретательность и смастерить маски своими руками. Кроме того, мы купили куски нейлона и приклеили их скотчем на окна и двери. Но, проснувшись утром, обнаружили, что из-за высокой влажности весь скотч отклеился.
Мы не отрывались от телевизора и радовались каждому предупреждению о приближающихся ракетных атаках. Мы забирались на крышу, чтобы посмотреть, как ракеты освещают Тель-Авив. Но ничего не было видно. «Наверное, Аль-Бирех не лучшее место для наблюдения», — подумал я и решил отправиться в дом своего дяди Дауда, в Аль-Джанию, где все пространство до самого побережья Средиземного моря отчетливо просматривалось. Младший брат Сохайб увязался за мной. С крыши дядиного дома мы увидели первую ракету. Конечно, это было всего лишь пламя, но вид был потрясающим!
Когда в новостях сообщили о том, что территории Израиля достигли около сорока ракет, но погибли только два человека, мы не сомневались, что правительство лжет. Как выяснилось, оно говорило правду. Иракцы модифицировали свои ракеты, чтобы увеличить дальность полета, но при этом сильно теряли в мощности зарядов и точности стрельбы.
Мы жили у дяди Дауда до тех пор, пока вооруженные силы ООН не отправили Саддама Хусейна обратно в Багдад. Я был зол и горько разочарован.
«Почему война закончилась? Израиль не побежден. Мой отец все еще в израильской тюрьме. У Ирака еще есть ракеты!»
Конечно, все палестинцы были раздосадованы. После десятилетий оккупации — настоящая война, с настоящими боеголовками, летящими в Израиль.
* * *
Отца освободили вскоре после окончания конфликта в Персидском заливе. Когда он вернулся домой, мама сказала ему, что хочет продать золото, бывшее ее приданым, купить землю и взять кредит, чтобы построить собственный дом. В то время нам приходилось снимать жилье, и в отсутствие отца хозяин обманывал нас, грубо и жестоко вел себя с матерью.