«Как-то раз, — ответил он, — я вышел на улицу, и мне на руку сел комар. Я дважды подумал, убивать его или нет. И я не смог убить его».
С помощью этого иносказания он дал мне понять, что никогда лично не принимал участия в подобного рода беззаконных убийствах. Но мирные жители Израиля — это не комары.
Нет, мой отец не мастерил бомб, не привязывал их ремнями к телам смертников, не выбирал мишени. Но годы спустя я вспомнил об этом его ответе, когда прочитал в христианской Библии историю о том, как молодого невинного Стефана насмерть забили камнями. Там говорится: «Савл был там, одобряя убиение его» (Деяния, 8:1).
Я глубоко любил отца, восхищался им и теми идеалами, которые он отстаивал. Но будучи человеком, не способным причинить вред комару, он, очевидно, нашел способ дать рациональное объяснение идее о том, что было бы прекрасно, если бы кто-нибудь другой убивал людей, разрывая их на части, но чтобы при этом его собственные руки остались бы незапятнанными.
В тот момент мое отношение к отцу осложнилось.
Глава девятая
ОРУЖИЕ
зима 1995 — весна 1996
После Соглашения, подписанного в Осло осенью 1993 года, международное сообщество ожидало, что Палестинская автономия будет держать ХАМАС под контролем. 4 ноября 1995 года я смотрел телевизор, когда вдруг программа прервалась выпуском новостей. Во время мирного шествия на площади Царей Израиля в Тель-Авиве стреляли в Ицхака Рабина. Это было очень серьезно. Через пару часов власти объявили, что он скончался.
«Ух ты! — воскликнул я вслух, ни к кому не обращаясь. — Палестинская группировка смогла уничтожить премьер-министра Израиля! Давно бы так».
Я был чрезвычайно рад этой смерти и тому вреду, который она должна была нанести ООП и всей этой «гнилой» капитуляции перед Израилем.
Потом раздался телефонный звонок. Голос звонившего я узнал сразу. Это был Ясир Арафат, и он просил к телефону отца. Я слышал, как отец говорил с ним. Разговор был коротким; отец был вежлив, предупредителен и по большей части соглашался со всем, что говорил Арафат на другом конце линии.
— Понял, — сказал он. — До свидания.
Затем он повернулся ко мне.
— Арафат попросил, чтобы мы постарались удержать ХАМАС от бурного ликования по поводу смерти премьер-министра, — сказал он. — Убийство стало огромной потерей для Арафата, потому что он уважал Рабина за то, что тот проявил мужество, вступив в мирные переговоры с ООП.
Позднее мы узнали, что Рабина убил вовсе не палестинец. Ему в спину стрелял израильский студент-юрист. Многих бойцов ХАМАС расстроила эта новость, а мне лично показалось забавным, что у еврейского фанатика была такая же цель, что у ХАМАС.
Убийство поставило под угрозу и без того шаткий мир, и мировое сообщество усилило давление на Арафата, чтобы он взял под контроль палестинские территории. Разумеется, ему пришлось предпринять тотальные карательные меры в отношении ХАМАС. К нам в дом пришли полицейские Палестинской автономии, попросили отца собрать вещи, увели его и посадили под замок на территории резиденции Арафата, всегда относившегося к отцу с уважением и добротой.
И все же впервые одни палестинцы сажали в тюрьму других палестинцев. Это было ужасно, но, по крайней мере, они обращались с отцом почтительно. В отличие от других арестованных он получил удобную комнату, и Арафат навещал его время от времени для обсуждения различных вопросов.
Вскоре вся верхушка ХАМАС, помимо тысяч обычных членов, была заперта в палестинских тюрьмах. Многих пытали, чтобы получить информацию. Некоторые умерли. Те же, кто избежал ареста, скрылись и возобновили теракты против Израиля.
Теперь у моей ненависти было несколько объектов. Я ненавидел Палестинскую автономию и Ясира Арафата, я ненавидел Израиль и палестинцев-немусульман. Почему мой отец, горячо любящий Аллаха и свой народ, должен платить столь высокую цену, а такие безбожники, как Арафат и его ООП, отдали великую победу евреям, которых Коран приравнивает к свиньям и обезьянам. А международное сообщество аплодирует Израилю, который борется с терроризмом, оправдывая свое право на существование.
Мне было семнадцать, и от поступления в высшую школу меня отделяли лишь несколько месяцев. Во время каждого посещения отца, когда я приносил ему из дома еду и разные вещи, чтобы как-то скрасить его пребывание в тюрьме, он наставлял меня:
— Твоя единственная и главная задача сейчас — сдать экзамены. Сосредоточься на школе. Не беспокойся обо мне. Я не хочу, чтобы ты занимался чем-то посторонним в ущерб учебе.
Но жизнь больше ничего не значила для меня. Я не мог думать ни о чем ином, кроме вступления в боевое крыло ХАМАС и мести Израилю и Палестинской автономии. Я помнил все, что мне пришлось увидеть в жизни. Неужели вся эта борьба, все эти жертвы закончатся дешевым миром с Израилем? Если бы я погиб сражаясь, то, по крайней мере, я умер бы как мученик и попал на небеса.
Отец никогда не учил меня ненавидеть, но я не знал, как избавиться от ненависти. Хотя он страстно боролся с оккупацией и, как я думаю, без тени сомнения отдал бы приказ о нанесении ядерного удара по Израилю, будь у него бомба, он никогда не высказывался против еврейского народа, в отличие от некоторых расистски настроенных лидеров ХАМАС. Его больше интересовал ислам, нежели политика. Аллах возложил на нас миссию искоренить иудеев, и отец, не раздумывая, принял ее, хотя он не имел ничего личного против них.
«Как ты относишься к Аллаху? — спрашивал он меня всякий раз, когда я навещал его. — Ты молился сегодня? Просил Его? Беседовал с Ним?»
Он никогда не говорил: «Я хочу, чтобы ты стал достойным моджахедом». Его наставления, обращенные ко мне как к старшему сыну, всегда звучали так: «Почитай мать, Аллаха и свой народ».
Я не понимал, как он мог быть таким милосердным и всепрощающим, даже по отношению к солдатам, которые снова и снова арестовывали его. Он относился к ним как к детям. Когда я приносил отцу еду, он часто приглашал охрану присоединиться к трапезе и делил поровну мясо и рис, специально приготовленные для него мамой. Спустя несколько месяцев даже охранники полюбили его. Мне было легко любить его, но в то же время он был довольно сложным человеком — понять его порой было трудно.
Во мне кипела ярость и жажда мести, и я начал рыскать в поисках оружия. К тому времени его можно было достать на территориях только за большие деньги, но я был всего лишь бедным школьником.
Мой одноклассник Ибрагим Кисвани, живший в деревни близ Иерусалима, разделял мои чувства и сказал мне, что он мог бы найти немного денег, их вряд ли хватит на автомат, но несколько дешевых винтовок или, скажем, пистолет мы купить сможем. Я спросил двоюродного брата Юсефа Дауда, не знает ли он, где можно достать винтовки.
Юсеф и я не были близки, но я слышал, у него имелись связи, которых не было у меня.
— У меня есть парочка друзей в Наблусе, они могли бы помочь, — сказал он. — А что ты собираешься делать с этими винтовками?
— В каждом доме есть оружие, — соврал я. — Пусть будет и у нас — вдруг придется защищать семью.
Ну, по большому счету, мои слова не были ложью. Ибрагим жил в деревне, где каждая семья действительно имела оружие для самозащиты.
Однако я был одержим жаждой мести, мне казалось, что это будет круто — подросток с винтовкой. Школу я совсем забросил. Зачем учиться в этой безумной стране?
Наконец однажды днем мне позвонил брат Юсеф.
— Все в порядке, мы едем в Наблус. Я знаю паренька, который работает на секретную службу Палестинской автономии. Думаю, он достанет кое-что для нас, — сказал он.
Когда мы приехали в Наблус, в дверях маленького дома нас встретил мужчина и провел внутрь. Там он показал нам автомат марки «Карл Густав» М-45 шведского производства и его египетскую версию «Порт Саид». Мы отправились в уединенное место в горах, где он показал, как все это работает. Когда он спросил меня, не хочу ли я попробовать, сердце вдруг бешено заколотилось. Я никогда не стрелял из автомата и испугался.