— Я не причинил боли ни одному израильтянину. Это вы обижаете нас. Вы арестовали отца.
— Да. Он хороший человек, но он тоже борется против нашего государства. Он вдохновляет людей на борьбу с Израилем. Именно поэтому мы и посадили его в тюрьму.
Я сказал бы, что Лоай действительно считал меня опасным. Из разговоров с другими заключенными израильских тюрем я узнал, что не ко всем палестинцам относились так жестоко, как ко мне. И не всех допрашивали так долго.
Но тогда я еще не знал, что Хасан Саламех был арестован примерно в то же время, что и я.
Саламех устроил множество терактов в отместку за убийство изготовителя бомб Яхьи Аяша. И когда в Шин Бет услышали, как я по телефону отца говорю с Ибрагимом об оружии, они сделали вывод, что я работал не в одиночку. Оказывается, они были уверены, что я состоял в «Бригаде Аль-Кассама».
Наконец Лоай сказал:
— У меня много работы. И если ты согласишься на мое предложение все рассказать, мы с тобой сможем прямо сейчас найти выход из этой ситуации. Тебе больше не придется ходить на допросы. Ты еще совсем ребенок, и тебе нужна помощь.
Да, я хотел быть опасным, и у меня были опасные идеи. Но, честно говоря, я не преуспел в радикализме. Я устал от маленького пластикового стульчика и вонючих колпаков. Шин Бет выдала мне более крупный кредит, чем я заслуживал. Я рассказал Лоай, как все было на самом деле, благоразумно умолчав о том, что оружие мне нужно было для убийства израильтян. Я заявил, что купил автоматы, чтобы помочь своему другу Ибрагиму защитить его семью.
— Значит, оружие существует — я правильно понимаю?
— Да, оружие существует.
— И где оно?
Как бы я хотел, чтобы оружие хранилось у меня дома, тогда я с легким сердцем сдал бы его израильтянам. Но теперь мне пришлось втянуть в историю брата.
— Ну, дело в том, что оно у человека, который не имеет к ним никакого отношения.
— Кто же это?
— Мой брат Юсеф. Он женат на американке, и у них только что родился ребенок.
Я надеялся, что они примут во внимание семейные обстоятельства брата и просто заберут у него оружие, но не тут-то было.
Через два дня я услышал какое-то шарканье в соседней камере. Я нагнулся к водопроводной трубе, соединявшей обе клетушки.
— Эй, — позвал я. — Там есть кто-нибудь?
Молчание.
А потом…
— Мосаб?
Что?! Я не верил своим ушам. Это был мой брат!
— Юсеф? Это ты?
Как я был рад слышать его голос! Сердце заколотилось как сумасшедшее.
Это был Юсеф! Но он стал орать на меня.
— Зачем ты это сделал? У меня семья…
Я заплакал. Я так хотел перемолвиться словом хотя бы с одним человеком, пока сидел в тюрьме. А теперь мой родственник сидит по другую сторону стены и бранит меня. И вдруг меня осенило: израильтяне подслушивают, они нарочно посадили Юсефа рядом со мной, чтобы узнать, о чем мы будем говорить, и выяснить, не соврал ли я им. Это было мне на руку. Юсефу я говорил, что оружие мне нужно для защиты семьи, так что тут можно было не беспокоиться.
Как только в Шин Бет поняли, что моя история правдива, меня перевели в другую камеру. Оставшись в одиночестве, я вновь думал о том, что сломал жизнь брату, причинил боль семье и выбросил из своей жизни двенадцать лет учебы в школе — и все только потому, что доверился этому ничтожеству Ибрагиму!
Я просидел в этой камере несколько недель в полной изоляции. Охранники просовывали в дверь еду, но никогда не говорили мне ни слова. Я даже начал скучать по Леонарду Коэну. Читать было нечего, и о течении времени можно было судить только по чередованию цветных подносов с едой. Делать было нечего, оставалось лишь думать и молиться.
Наконец меня опять привели в кабинет Лоай — он уже ждал меня для разговора.
— Если ты согласишься сотрудничать с нами, Мосаб, я приложу все усилия, чтобы вытащить тебя из тюрьмы.
Проблеск надежды. Может быть, я смогу убедить его, что буду сотрудничать с ними, и тогда меня выпустят.
Мы немного поговорили. Потом он сказал:
— Что если я предложу тебе сотрудничать с нами? Израильские и палестинские лидеры заключили мир. Они долгое время воевали друг с другом и в конце концов в один прекрасный день пожали друг другу руки и сели за стол переговоров.
— Ислам запрещает мне работать на вас.
— Когда-нибудь, Мосаб, даже твой отец придет, и сядет, и будет говорить с нами, а мы будем говорить с ним. Давай работать вместе, и мы принесем людям мир.
— И как мы принесем мир? Он возможен, только если наступит конец оккупации.
— Нет, мы принесем мир с помощью отважных людей, которые хотят перемен.
— Я так не думаю. Он того не стоит.
— Ты боишься, что тебя убьют как предателя?
— Не в этом дело. После всех наших страданий я не никогда не смогу сесть и говорить с вами как с другом, и тем более работать с вами. Мне нельзя делать это. Это противоречит тому, во что я верю.
Я по-прежнему ненавидел все, что меня окружало. Оккупацию. Палестинскую автономию. Я стал радикалом просто потому, что хотел что-нибудь разрушить. Но такое импульсивное желание привело меня в этот кошмар. И вот я сижу в израильской тюрьме, а этот офицер предлагает мне работать на него. Я знал, что за согласие мне пришлось бы заплатить огромную цену — как в этой жизни, так и в последующей.
— Хорошо, я должен подумать, — услышал я свой собственный голос.
Я вернулся в камеру и стал думать о предложении Лоай. Я слышал истории о людях, которые соглашались сотрудничать с израильтянами, но они были двойными агентами. Они убивали своих кураторов, прятали оружие и пользовались каждой возможностью, чтобы нанести Израилю чувствительный удар. Если я скажу «да», размышлял я, Лоай быстро освободит меня. Он, возможно, даже даст мне настоящее оружие, и этим-то оружием я и прикончу его.
Пламя ненависти бушевало в моей груди. Я хотел отомстить солдату, который так жестоко избил меня. Я хотел отомстить Израилю. Даже если месть будет стоить мне жизни — мне было все равно.
Но работать на Шин Бет — значит рисковать куда больше, чем подвергать себя опасности, покупая оружие. Наверное, следует выбросить все это из головы, спокойно досидеть в тюрьме, выйти на свободу, вернуться домой и закончить школу, помогать маме и возиться с братьями и сестрами.
На следующий день охранник привел меня в кабинет в последний раз, через несколько минут после меня вошел Лоай.
— Как дела? Кажется, ты чувствуешь себя лучше. Хочешь пить?
Мы сидели и пили кофе, как старые добрые друзья.
— А что если меня убьют? — спросил я, хотя на самом деле совсем не переживал по этому поводу. Я только хотел заставить его думать, что мне страшно, чтобы он поверил, будто я всерьез размышляю о его предложении.
— Позволь мне рассказать тебе кое-что, Мосаб, — начал Лоай. — Я работаю в Шин Бет восемнадцать лет, и за это время я знаю только одного человека, которого разоблачили. Все эти люди, которых ты видел убитыми, не имели к нам никакого отношения. Палестинцы начинали подозревать их, потому что у них не было семей и они вели себя подозрительно, вот их и убивали. Мы так защитим тебя и позаботимся о тебе, что никто ничего не заподозрит. О тебе никто не узнает.
Я смотрел на него долго и пристально.
— Ладно, — наконец произнес я. — Согласен. Вы меня сразу отпустите?
— Ну и отлично! — просиял Лоай. — К сожалению, освободить тебя прямо сейчас мы не можем. Поскольку вас с братом арестовали сразу после Саламеха, история попала на первую полосу Al-Quds[3]. Все думают, что вас арестовали, потому что вы были как-то связаны с изготовлением бомб. Если выпустить тебя сейчас, люди сочтут это подозрительным и, возможно, подумают, что ты предатель. Лучший способ защитить тебя — вновь отправить в тюрьму. Ненадолго, не волнуйся. Когда подвернется случай освободить или обменять вас, мы воспользуемся им. А в тюрьме, я уверен, тебе поможет ХАМАС, особенно учитывая тот факт, что ты сын Хасана Юсефа. А мы с тобой увидимся после твоего освобождения.