— Как?
— Ну, обычно загоняют иголки под ногти или капают расплавленным пластиком от подносов на голую кожу. Или поджигают волосы на теле. Иногда засовывают палку под колени и заставляют сидеть на пятках часами, не дают спать.
Теперь я понял, почему все тщательно придерживались правил и что случилось с тем изможденным человеком, которого я видел в первый день после приезда. Бойцы крыла безопасности ненавидели предателей, и, пока мы не доказали свою преданность, нас всех подозревали в измене и шпионаже в пользу Израиля.
Поскольку Израиль так успешно раскрывал группы ХАМАС и сажал в тюрьму их членов, бойцы крыла безопасности полагали, что организация, должно быть, кишит шпионами и их задача — выловить их всех до единого. Они следили за каждым нашим движением. Они наблюдали за нашим поведением и подслушивали каждое слово. Они суммировали «красные метки». Мы знали их в лицо, но не знали их осведомителей. Кто-то, кого я считал другом, мог работать на крыло безопасности, и на следующий день я мог оказаться на допросе.
Я решил, что безопаснее будет держаться предельно отстраненно и доверять людям с большой осторожностью. Когда я понял, что в лагере царила атмосфера подозрения и предательства, моя жизнь в корне изменилась. Я чувствовал себя так, будто находился в тюрьме внутри другой тюрьмы: не мог свободно передвигаться, свободно разговаривать, доверять людям, дружить с ними. Я боялся совершить ошибку, опоздать, проспать подъем или зевнуть во время собрания.
Если бойцы крыла безопасности обвиняли человека в предательстве, его жизнь была кончена. Его дети, жена, родственники и друзья отворачивались от него. Репутация предателя — худшее, что может случиться с человеком. С 1993 по 1996 год в израильских тюрьмах ХАМАС провел около ста пятидесяти расследований, касающихся предательства. Около шестнадцати человек были убиты.
Поскольку я умел быстро и аккуратно писать, бойцы спросили, не соглашусь ли я быть у них писарем. Они сказали, что я получу доступ к сверхсекретной информации, и предупредили, чтобы я держал язык за зубами.
И вот целыми днями я переписывал досье на заключенных. Мы тщательно оберегали эту информацию от тюремной администрации. Имена нигде не упоминались — только кодовые номера. Эти досье, написанные на тончайшей бумаге, были сродни наимерзейшим образцам порнографии. Заключенные признавались, что занимались сексом со своими матерями. Один сказал, что имел секс с коровой. Другой спал с собственной дочерью. Третий занимался сексом с соседкой, снимал все это скрытой камерой, а потом передал фотографии израильтянам. Израильтяне, говорилось в досье, показали снимки соседке и пригрозили, что покажут их ее семье, если она откажется от сотрудничества с ними. Однако эти двое не только не прекратили свою связь, но еще и вместе собирали информацию и вовлекали в это дело других людей. Вскоре, оказалось, что вся деревня работает на Израиль. И это лишь одна папка, которую я должен был переписать.
Все это казалось дикостью. Вскоре я понял, что у подозреваемых во время допросов спрашивали вещи, которых они в принципе не могли знать, и они давали те ответы, которые, вероятно, хотели услышать их мучители. Было очевидно, что они готовы признаться в чем угодно, лишь бы прекратить пытки. Я также подозревал, что некоторые из этих странных допросов не имели другой цели, кроме как подпитать сексуальные фантазии бойцов.
Спустя некоторое время в лапы бойцов крыла безопасности попал и мой друг Акель Сорур. Он состоял в ХАМАС, и на его счету было много арестов, но по какой-то причине хамасовцы-горожане относились к нему с явным пренебрежением. Акель был простым крестьянином. То, как он говорил и ел, казалось смешным для остальных, и они чувствовали свое превосходство над ним. Акель делал все возможное, чтобы заслужить их доверие и уважение: он готовил им еду, стирал их одежду, но они относились к нему как к мусору, потому что знали, что он служит им из страха.
У Акеля действительно были причины бояться. Его родители умерли. У него осталась только сестра. Это делало его чрезвычайно уязвимым — за него и его мучения некому было отомстить. Кроме того, один из членов его группы на допросе упомянул имя Акеля под пыткой. Мне было очень жаль его. Но чем я мог помочь? Я сам был запутавшимся подростком, без малейшей власти и авторитета. Я знал, что единственная причина, по которой у меня был иммунитет к подобному отношению, — авторитет моего отца.
Раз в месяц нам разрешались свидания. Израильская тюремная пища была скудной, поэтому родственники обычно привозили нам домашнюю еду и личные вещи. Поскольку Акель и я были из одной местности, наши семьи приезжали в один день.
После длительной бюрократической волокиты «Красный Крест» собирал родственников из определенной области и сажал их в автобусы. До «Мегиддо» было всего два часа езды. Тем не менее автобусам приходилось останавливаться на каждом пропускном пункте, и всех пассажиров обыскивали на каждой остановке. Нашим семьям приходилось выезжать в четыре утра, чтобы добраться до тюрьмы к полудню.
Однажды после свидания с сестрой Акель вернулся в свою секцию с сумками с едой. Он был счастлив и не подозревал, что его ожидало. Дядя Ибрагим пришел прочитать нам лекцию, это всегда было плохим знаком. Я узнал, что Ибрагим часто собирал заключенных на свои проповеди, чтобы обеспечить прикрытие для бойцов крыла безопасности, когда они забирали кого-то на допрос. На этот раз этим «кем-то» стал Акель. Бойцы отобрали у него гостинцы и повели в палатку. Он исчез за пологом, и начался худший из его кошмаров.
Я смотрел на дядю. Почему он не остановил их? Он много раз сидел в тюрьме с Акелем. Они столько пережили вместе. Акель готовил для него еду и заботился о нем. Дядя знал этого человека. Неужели дело только в том, что Акель был бедным тихим крестьянином, а дядя — горожанином?
Какими бы ни были причины, Ибрагим Абу Салем сидел рядом с бойцом, смеялся и угощался яствами, которые сестра Акеля принесла своему заключенному брату. А совсем рядом братья по ХАМАС — братья-арабы, братья-палестинцы, братья-мусульмане загоняли иголки под ногти Акелю. В течение нескольких недель я видел Акеля только пару раз. Его голова и борода были побриты, глаза — устремлены в землю. Он невероятно похудел и казался глубоким стариком, стоящим на пороге смерти.
Вскоре мне дали переписать его досье. Он признался, что занимался сексом со всеми женщинами в своей деревне, а также с ослами и другой живностью. Я знал, что каждое слово было ложью, но я переписал досье, и бойцы крыла безопасности послали его в деревню Акеля. Его сестра отреклась от него.
Для меня бойцы крыла безопасности были гораздо хуже предателей. Но они обладали властью и влияли на внутренние дела тюремной системы. Я подумал, что мог бы использовать их для достижения собственных целей.
Лидером крыла безопасности был Анас Расрас. Его отец был профессором колледжа на Западном берегу и близким другом дяди Ибрагима. После того как я попал в «Мегиддо», дядя попросил Анаса помочь мне освоиться и сориентироваться. Анас родился в Хевроне, на момент нашего знакомства ему было около сорока лет. Он был очень замкнутым, очень умным и очень опасным. Когда он был на свободе, Шин Бет следил за каждым его шагом. У него было мало друзей, но он никогда не принимал участия в пытках, поэтому я проникся к нему уважением и даже доверием.
Я рассказал ему о том, что согласился сотрудничать с израильтянами в надежде стать двойным агентом, достать оружие и нанести удар в спину. Я спросил, не поможет ли он мне.
— Я должен проверить все, что ты сказал, — ответил он. — Я Никому не скажу, а там посмотрим.
— Что вы имеете в виду под «посмотрим»? Вы поможете мне или нет?
Я должен был лучше узнать этого человека, прежде чем открыться ему. Вместо того чтобы попытаться помочь мне, он немедленно сообщил о моем плане дяде Ибрагиму и некоторым бойцам крыла безопасности.
На следующее утро дядя Ибрагим явился ко мне.
— Ты соображаешь, что ты делаешь?