А кто, скажите на милость, с парашютом заброшенный к немцам в тыл, обливал бензином угол склада с боеприпасами, а потом, с отрезанными девичьими грудями, белокурую головку продевал в мерзлую петлю?
Я.
Кто, зарывшись от немцев в стог сена, не издавал ни звука, когда в плоть его вонзался ищущий вслепую немецкий штык? Кто бросал гранаты из засады, строчил из всех видов трофейного автоматического оружия, минировал железные дороги и столовые немецких летчиков, закрывал грудью амбразуру из пулеметного дзота, бросался, обвязанный связкой гранат, под «тигра» и направлял горящий краснозвездный «ястребок» на вражескую автоколонну?
Я, я, я…
«Вперед! За Сталина, за Родину!» – хриплым голосом комбата орал во сне Александр.
На воспаленный лоб ложилась мамина рука.
Рука отдергивалась.
Он полыхал.
Тридцать девять и девять.
…О блаженство болезни! Не отвлекаясь на прозу мирных будней советского народа, можно бить врага, и погибать, и воскресать с утра до ночи напролет. Он грезил, читая, а засыпая, бредил, но, выздоравливая и выходя во двор, подобен был искрящемуся бикфордову шнуру. Спеша навстречу долгожданному взрыву, извилинами мозга бежала искра.
Но где же враг? Где собственность врага?
О победившая моя страна, какая смертная тоска – ведь все твои враги капитулировали. Безоговорочно и окончательно… О серые будни мира… Нет, динамиту мне! Тринитротолуолу. А нет, так на худой конец сойдет и спичечная сера, их, спички, нужно обдирать об острые края стреляных гильз, подобранных на опустевшем стрельбище, и, терпеливо начиняя… Но где же, где же этот враг?
Как о друге лучшем, мечталось о нем Александру.
Он хотел быть взятым контуженным в плен. Хотел быть угнанным в нацистскую Германию. В Освенцим, в Бухенвальд. Но она, Германия, была уже разгромленной и даже наполовину братской… Где вы, нах Остен рвущиеся высокомоторизованные армии Фюрера, солдаты группы «Центр» и головорезы из дивизии СС «Мертвая голова»? Завывая по-волчьи, дует ветер над заснеженными местами былых баталий, оплакивая мерзлые кости врага над разобранными на дрова березовыми крестами.
Он опоздал родиться, Александр. Он опоздал сразиться. Геройски жизнь свою пролить, до последней капли крови напитать эту землю – за счастье и процветание великой нашей Родины, за эту скуку вот.
Копошились где-то на окраинах сознания шпионы с диверсантами, но это – увы – всего лишь ложка меда в огромной бочке дегтя: мира…
Он бредил войной, как недобитый реваншист из ФРГ с карикатуры в журнале «Крокодил».
Великой Отечественной бредил – через три года после победоносного завершения которой его вытолкнули в этот мир, чтобы так и жил, тоскуя об упущенной возможности геройски пасть. Поет радио, и на глаза невольно наворачиваются слезы горькой обиды, а кулаки сжимаются невольно:
Орленок, орленок! Взлети выше солнца
И степи с высот огляди:
Навеки умолкли веселые хлопцы,
В живых я остался – один…
Его мама снимает за порогом туфли и в чулках подкрадывается к «колониальному» чемодану. Раз – и отворяет крышку.
– Ты что это здесь делаешь?
А он всего-навсего, светя себе фонариком, читает взятую в школьной библиотеке книжку «Никогда не забудем!» – о глумлениях и зверствах немецко-фашистских оккупантов над детьми среднего и младшего школьного возраста.
ОБРАЗ ВРАГА
Утром по пути в школу он вынул из почтового ящика «Правду». Развернул и похолодел.
Сырой, серо-черный снимок. Труп коммуниста. Из взрезанного живота, обливаясь кровью, текут книжечки. Партбилеты. Коммуниста замучили венгры. Они вспороли ему живот, выпустили кишки и натолкали партбилетов. Только что съеденный завтрак комом подкатил к горлу. Он вылетел под дождь, завернул за угол и согнулся под водостоком. Вытошнив, он утерся газетой и, оглянувшись по сторонам, затолкал ее поглубже в жестяную трубу.
«Красная Звезда» приходила позже – к обеду.
– У меня такое впечатление, что у нас крадут газеты из ящика. – Мама уютно села к столу с только что вынутой «Красной Звездой». – Ну, как он там, в Будапеште?…
Развернув газету, она ахнула и схватилась под левую грудь.
– Что с тобой? – вскочил он.
– Ничего… – махнула рукой. – Ешь давай.
– Больше не хочу.
– Это что еще за новости? А ну – через не хочу! И хлеб чтоб доел: вся сила в остатке!
Газету она от Александра спрятала, и он понял, что «Красная Звезда» напечатала тот же снимок.
Вечером они пошли в кино – на «Серенаду солнечной долины». Но этот фильм, как американский, отменили, а зрителям показали новый мосфильмовский – «Без вести пропавший». Про партизанскую войну в тылу врага. Когда они вернулись, мама вдруг зарыдала перед дверью.
– Ключ забыла, – выговорила она. Замок у них был английский, то есть самозакрывающийся. Мама стояла, уперевшись лбом в дверь, и горько плакала. Потом она вытерла слезы. – Придется ломать. Главное, обратиться даже не к кому…
Все офицеры из подъезда были в Венгрии.
– Самим придется.
– А чем?
– Топором, чем же…
В подвале жила самовольно вселившаяся нищенка-алкоголичка с тремя детьми. У нее нашелся топор. Мама стала взламывать дверь их квартиры, а когда взломала, оглянулась на запертые двери соседей:
– Вот ведь люди… Никто и не высунулся! Убивать будут, никто на помощь не придет.
На ночь они забаррикадировались изнутри, а утром мама по телефону вызвала столяра – чинить дверь. Столяра пообещали прислать до обеда, но когда Александр вернулся из школы, дверь по-прежнему стояла раскуроченная, а за ней, на табурете, мама сидела вся одетая, с вуалью на лице и ломала руки.
– Наконец-то! – вскочила она. – Ты уж тут покарауль, ладно? А мне надо бежать.
– Куда?
– «Куда, куда»! – рассердилась мама. – Да уж не на свиданье. Смотри не спускай глаз с двери. Суп еще теплый, а остыл – разогрей. Пока!
Суп он разогревать не стал. Вымыл большое и тяжелое антоновское яблоко, вытер, надкусил и пошел к шкафу. Он положил яблоко на пол, а из шкафа достал винтовку. Это был трофейный маузер, 4,65. Наиболее эффективное оружие в квартирном бою – легкое, многозарядное, скорострельное. Он осторожно положил винтовку на пол. Придвинул стул и с верхней полки шкафа достал маленькую, но увесистую коробочку патронов. Он сунул патроны в карман, подобрал винтовку, яблоко и вышел.
Вести наблюдение за входной дверью лучше всего было из его комнаты – детской.
Дверь детской была двустворчатой и остекленной – на три четверти. Правую створку он накрепко заблокировал, вогнав штырь задвижки в пол, а левую – приоткрыл. Бросил к порогу одеяло, подушку – улегся. Еще откусил от яблока, уже подернувшегося бежевым налетом окисла – так много в нем железа, – и взялся за винтовку. Вынул из нее вороненый, хорошо смазанный магазин, один за другим вдавил в него пять патронов. Потом взял шестой, отомкнул затвор и вставил патрон в ствол. Взвел затвор. После чего загнал обойму – с щелчком. И поставил винтовку на предохранитель. Укрыл ее, готовую к бою, краем одеяла и, облокотясь, стал беспечно доедать яблоко.