На том берегу расстилались заливные луга — знаменитая Верещаговская пойма, — покрытые нежно-изумрудной, недавно расцветшей зеленью.
В середине реки капитан увидел лодку. На ней во весь рост стоял мальчик, одетый в синюю штапельную рубашку и чересчур широкие для него холщовые штаны.
Мальчик стоял не поворачивая головы, глядя прямо перед собой. Он удил рыбу.
Капитан вышел на палубу.
— А ну-ка, милый, — сказал капитан, поравнявшись с ним, — отправляйся куда-нибудь подальше.
Не поворачивая головы, только чуть скосив глаза, мальчик спросил его:
— Это почему?
Голос у него был хриплый, словно немного простуженный.
— Здесь пароходы ходят, могут сшибить тебя, — пояснил капитан.
Он хорошо разглядел лицо рыбака. Загорелое, с облупившейся кожей на носу и щеках, с дерзкими синими глазами, оно показалось ему неприветливым.
— Сматывай-ка свои удочки, да поскорее…
Синие глаза с насмешкой посмотрели на него.
— Вот еще, охота была…
«Ястреб» прошел мимо, оставив позади себя лодку. Капитан пожал плечами. Не хочет, как угодно. Ему-то, в конце концов, что за дело? Сшибут мальчишку за милую душу, сам не обрадуется…
— Это Вася, агрономов внук, — сказал Иван Иваныч, обернувшись и глядя на мальчика.
— Какого агронома?
— Из Огурчиков.
— Старика? — оживился капитан. — Это который летопись села пишет? Я его знаю.
— Знал, — внушительно поправил Иван Иваныч. — Теперь это, можно сказать, одно и то же.
— А что с ним?
— В городской больнице. Еще зимой положили. Говорят, не сегодня-завтра концы отдаст.
— Вот оно что…
Капитан оглянулся и уже иным, сочувственным, потеплевшим взглядом проводил внука агронома. А тот стоял как изваяние, — и бровью не повел. Удочка казалась навеки застывшей в его маленькой смуглой ладони.
В тот же вечер Петрович сказал капитану:
— Завтра пойду навещу Порфирия Алексеича.
— Кого? — невнимательно переспросил капитан.
— Агронома из Огурчиков.
— Летописца?
— Да, плох старик. Должно, последние дни доживает…
Неожиданно для себя капитан решил пойти вместе с Петровичем. Но когда подошел к больнице, раздумал. В сущности, они были почти незнакомы. Старик мог бы даже удивиться — чего это к нему пришел малознакомый человек, с которым и пяти слов не было сказано.
— Я подожду тебя, — сказал капитан.
Петрович развел руками:
— Твоя воля, Данилыч.
Капитан присел на лавочку, стоявшую под деревом возле ворот.
Было уже по-настоящему тепло. Деревья пушились светло-зеленой молодой листвой, в воздухе кружились завистливо жужжащие шмели и пчелы, косые лучи вечернего солнца отражались в спокойных водах Москвы-реки, и, глядя на всю эту весеннюю благодать, капитан невольно вздохнул — умирать тяжело всегда, а особенно тяжело, должно быть, весной.
Он сидел задумавшись, опустив голову с чуть надвинутой набок фуражкой, и не сразу заметил подошедшего Петровича.
Петрович тяжело опустился рядом с ним. Глаза его казались очень светлыми, как бы начисто промытыми. Сухие губы плотно сжаты.
Он вынул трубку из кармана, рассеянно взглянул на нее.
— Вот и простился, — сказал тихо. — Думал, не признает, — нет, сразу признал…
— Плох? — спросил капитан.
Петрович махнул рукой. Чего там спрашивать!..
Капитан поднялся.
— Пошли?
Петрович не ответил. Прищурив глаза, смотрел мимо него, потом встал, кивнул кому-то:
— Иди сюда, Вася.
Это был Вася, внук агронома.
— Садись, посиди с нами.
Вася подошел, сел рядом. Лицо его, покрытое первым, уже стойким загаром, казалось строгим и печальным. Вокруг шеи повязан красный пионерский галстук.
— Вы что, у деда были? — спросил он.
— Да.
— Я тоже к нему.
Вася вынул из кармана папиросную коробку, показал ее Петровичу, снова спрятал.
— Вот несу ему…
— Покурить просит? — спросил капитан.
Слабая усмешка затеплилась в синих глазах мальчика.
— Что вы! Я майских жуков поймал, покажу ему. Все-таки первые жуки, самые первые!..
Петрович вздохнул:
— Вообще он природу сильно уважал…
— Да, — серьезно сказал Вася. — Это конечно.
Капитан пристально, не отрываясь, смотрел на хмурое лицо мальчика, на его сдвинутые брови, на круглый упрямый подбородок.
— Долго собирал? — спросил он мальчика.
— Кого? Жуков?
— Да.
— Долго. Они ведь самые первые…
Петрович отвернулся, поморгал, дергая клочковатыми бровями.