— Опять? — укоризненно произнесла Антонина. — Да что же это с тобой такое, Юлька?
Не отнимая ладоней от лица, девушка глухо сказала:
— Тоня, а почему ты ни о чем не спрашиваешь?
— О чем же? — спросила Антонина. — Я спрашиваю, а ты молчишь, отвыкла от меня, что ли…
Юлька прерывисто вздохнула.
— Почему ты не спрашиваешь об этом самом…
— Ну, это уж как ты хочешь, — просто сказала Антонина. — Захочешь — скажешь, я тебя неволить не буду…
Юлькины плечи вновь затряслись, крупные слезы бежали по ее щекам, в неярких лучах осеннего солнца блестели на длинных худых пальцах.
— Не могу! — почти выкрикнула она. — Не могу, не буду молчать!
Она схватила Антонину за руку, прижала к себе.
— Пусть будет, как будет, а я все скажу!
— Может, не надо? — осторожно заметила Антонина. — Тебе трудно…
— Надо! — почти крикнула Юлька. — Все надо!
Она всхлипнула и заговорила, волнуясь:
— Слушай, Тоня, я ведь на него и глядеть сперва не хотела, и думать не думала. А он, он, оказывается, куда я, туда и он. И все одно и то же — любит меня, об одной обо мне мечтает, а потом, значит, отвернулся — скучная ты, говорит, и вообще, говорит, на меня не рассчитывай, я, сама знаешь, человек несвободный…
Антонина тихо высвободила свою руку из горячих Юлькиных ладоней.
— А я и не рассчитывала, — продолжала Юлька, глядя в упор на Антонину. — Я вот столечко не рассчитывала. Любила его и ни о чем не думала, я ведь тоже понимала. И потом, перед тобой так мне совестно было, так совестно…
— Передо мной? — спросила Антонина. — Почему же передо мной?
Несколько мгновений Юлька молча, расширив глаза, смотрела на Антонину.
— Да ведь Василий это! — зарыдав, крикнула она. — Твой Василий!
Антонина медленно опустилась на скамейку.
Юлька заметалась, забилась, словно подстреленная птица.
— Антонина! Господи! Что я наделала! Тонечка, прости меня…
— Замолчи! — сказала Антонина, и собственный голос показался ей чужим, даже незнакомым.
Все было как во сне. Совсем как во сне, и словно во сне не своими, ватными, стали руки, и ноги вдруг подкосились, и в ушах стоял непрестанный, неумолкаемый шум.
Кто-то, не она, Антонина, а совсем другой человек с трудом повернулся и пошел обратно, к остановке автобуса, ни разу не споткнувшись…
Вечерело. В небе шумливой стаей летели птицы, пахло внезапным, как бы заблудившимся запахом свежего сена, потом уходящие лучи солнца скользнули по земле, и вянущая трава зажглась неверным оранжевым светом.
Антонина глядела на землю, на клочковатую, как бы гофрированную колею, проложенную бесчисленными колесами автобусов и грузовиков.
Пройдет час, самое большее час с четвертью, и она приедет домой, и Василий встретит ее у калитки и скажет обычные свои слова:
— А я-то заждался…
Или ничего не скажет, а обнимет ее и поведет в дом.
Ей вспомнились короткие месяцы недолгого счастья — его глаза, улыбка, горячие, обжигающие слова и то праздничное, волнующее ее чувство, с которым она еще недавно возвращалась с курсов домой…
Ничего этого больше нет. И не будет. Никогда не будет.
Нет, она не скажет ему. И слова не проронит. Но как же жить с ним теперь? Как смотреть на него, говорить, отвечать на его слова?
Она стояла и все смотрела, не отводя взгляда, на изрезанную дорогу, словно в ней, в этой дороге, искала ответа.
Из-за поворота показался автобус. Неуклюжий, желто-красный, с поблескивающими окнами, он приблизился к ней, и знакомый водитель остановился рядом с нею.
— Поехали? — крикнул он Антонине из своей кабины.
Антонина подняла голову, взглянула на него сузившимися глазами.
— Да, — сказала она. — Поехали…
Медленно трезвея, она представила себе, как сядет сейчас в этот грузный, покачивающийся автобус, где все пассажиры хорошо знают ее, и каждый будет заговаривать с нею, а водитель — молодой парень, несмотря на молодость и очевидное здоровье чрезвычайно мнительный, — будет расспрашивать о симптомах какой-то новой, придуманной им болезни. И непереносимо тяжко будет говорить, отвечать на вопросы, улыбаться и слушать, слушать…
Автобус нетерпеливо пыхтел, готовясь рвануть дальше; водитель с удивленной улыбкой глядел на Антонину, и кто-то, должно быть хорошо знавший ее, но кого она так и не узнала, кричал в открытое окно:
— Тоня, давай сюда! Вот здесь свободное место, специально для тебя…
Не говоря ни слова, даже не взглянув на автобус, Антонина повернулась и пошла в обратную сторону.