— Сейчас будет поворачивать, — сказал Петрович.
Очень медленно, осторожно «Ястреб» стал поворачивать на сто восемьдесят градусов. Потом так же медленно направился к воротам шлюза. Стальной трос натянулся в воздухе. «Ястреб» остановился, застыл, потом снова медленно пошел дальше. Трос блестел на солнце, казалось, дрожал от напряжения. Васе показалось, что это сильная рука тянется помочь. Только бы выдержал, только бы не лопнул!
Но нет, трос выдержал и вдруг потащил за собой огромный теплоход. Он тащил его за собой, и «Эльбрус» медленно, как бы нехотя, тронулся с места, вышел на середину реки.
— Порядок, — сказал Петрович.
«Ястреб» протащил теплоход еще немного, потом скромно отошел в сторону, давая дорогу ожившему теплоходу.
Он сделал свое, он больше не нужен. Ворота шлюза широко раскрылись навстречу «Эльбрусу», но, прежде чем исчезнуть в воротах, «Эльбрус» долго, протяжно загудел, как бы благодаря маленький «Ястреб».
— Традиция, — заметил Петрович.
— Какая традиция?
— Гудит, — выходит, спасибо тебе, друг.
Вася задумчиво посмотрел вслед теплоходу:
— Вот и все.
Петрович недовольно повел на него глазом:
— А тебе мало? Думаешь, легкое это дело — тащить с мели этакую махину? Это нам с тобой на берегу все это пустым делом кажется, так, нестоящим, а попробуй сам попотей, тогда узнаешь. Тут надо прежде всего здесь иметь, — он постучал костяшками пальцев по своему лбу, — все рассчитать, на какое место стать должно, откуда канат забросить, в какую сторону тащить, да еще так тащить, чтобы не лопнул…
Вечером, сидя с Петровичем и попивая пиво, капитан не мог надивиться на Васю — до чего услужлив, до чего ласков парень, что ни попроси, в один миг сделает!
Петрович подмигнул капитану, сказал тихо:
— Он тебя нынче, Данилыч, по-новому увидел.
— Как это по-новому? — не понял капитан.
— А так вот. Сам понимать должен. То ты для него был дядя Данилыч, старик и старик, как все, а тут, видишь ли, глядит, а старик-то еще и командовать в силе. Что, неверно говорю?
— Уж ты скажешь, — пробормотал капитан.
11
Зимой, когда «Ястреб» был на ремонте, капитан чаще оставался дома. Вечерами вместе с Васей они любили сидеть у горящей печки и беседовать о всякой всячине.
Сухие дрова горели дружно, треща и рассыпая искры, потом, прогорая, превращались в огненные, похожие не цветы угли, переливающиеся алым и голубым.
В комнате было тепло, Мурка лежала возле печки, потягиваясь и громко мурлыча, на дворе неутомимо лаял Тимка, а замерзнув и налаявшись вволю, прибегал обратно, открывал лапкой дверь и ложился рядом с Муркой, холодный как льдинка. В углу, на старой фуфайке капитана, попискивал щенок, подобранный Васей в канаве. Щенок был смешной — весь черный, а одно ухо белое. Вася уже успел придумать ему кличку — «Жучок».
— Как думаешь, дядя Данилыч, — спрашивал Вася, — собаки всё понимают, как мы, люди?
— Должно быть, всё, — отвечал капитан.
— И я так думаю, — отвечал Вася. — Вот, например, прихожу я из школы, скажу Тимке — плохо, брат, дело, опять пару схватил. А Тимка так поглядит на меня, только что говорить не умеет…
— Конечно, — серьезно говорил капитан, — Тимка и в самом деле все понимает, только что не умеет разговаривать…
Он смотрел на Васино лицо, розовое от огня, на его глаза, в которых отражались крохотные искорки. За несколько месяцев парень вырос, возмужал. Не сравнить, каким был тогда, летом…
Скоро, должно быть, и бриться начнет. Еще год, два, ну, от силы три…
Однажды, когда они оба сидели у печки и толковали о том, что быстрее — крылатый теплоход или «ТУ-104», неожиданно пришли Иван Иваныч и Камиль.
Иван Иваныч был одет в короткую бекешу, обтягивавшую его широкие плечи. Он вошел, едва не касаясь головой притолоки, огромный, румяный. За ним стоял Камиль, опустив девичьи загнутые ресницы.
— Мы к тебе, Данилыч, — сказал Иван Иваныч и как бы между прочим взглянул на Васю. — У нас разговор серьезный, не для детей.
Вася понял, послушно встал, но тут Камиль махнул ладонью и сказал негромко:
— Не надо, Иван, никакого такого особенного секрета нет. Пусть останется.
— А детям можно слушать про это? — строго спросил капитан.
— Можно, — ответил Камиль. — По-моему, можно.
Он сел на низенькую скамейку, протянул к печке узкие розовые ладони и, не сводя глаз с пылающих углей, начал:
— Беда у меня, Афанасий Данилыч. Не хочу с женой жить. Не хочу и не буду.
— Опостылела она ему, — пояснил Иван Иваныч.