Один мальчик из седьмого класса предложил Васе обмен — он давал за голубя кошку с котятами и петуха.
Вася только усмехнулся:
— Еще чего!
Староста Васиного класса сказал — пусть голубь живет в школе, в живом уголке. Но Вася был твердым, как скала.
— Голубь нигде жить не сможет, только с нами — с Тимкой, с Муркой, с дядей Данилычем…
На первом уроке Вася сел на заднюю парту, чтобы голубь меньше бросался в глаза учителям.
Но у его классной руководительницы был наметанный глаз, и, едва войдя в класс, она сразу же спросила:
— Почему ты пересел на заднюю парту, Вася?
Вася хмыкнул, но ничего не ответил. Она подошла ближе и увидела голубя, мирно лежавшего на его плече.
— Это еще что такое! — брезгливо воскликнула учительница и, прежде чем Вася успел опомниться, схватила птицу за голову и отбросила в угол класса. С глухим стуком голубь ударился о стену.
Все охнули. Один Вася молчал. Расширив глаза, он глядел на учительницу, потом опомнился, вскочил, бросился к голубю.
Маленькое тело было еще теплым, но крылья бессильно повисли в Васиных руках, а из клювика тонкой струйкой текла кровь.
— Вы… — закричал он. — Вы… Что вы сделали! — И стремглав выбежал из класса.
Под вечер в школу пришел капитан Алексич. Он поднялся в учительскую, и первой, кого увидел, была Васина классная руководительница.
При виде капитана белые, гладкие щеки ее стали ярко-розовыми.
— Я ждала вас, — сказала она капитану. — Вы знаете, что наделал ваш приемный сын?
Она сделала ударение на слове «приемный», как бы подчеркивая, что тем самым невольно отделяет капитана от, в сущности, чужого ему мальчика.
Капитан молча, не отвечая ей, сел напротив нее за стол. Никого, кроме них двоих, в учительской не было.
— Вы слышали, Афанасий Данилыч, что я сказала? — спросила учительница, слегка повысив голос.
Он снова ничего не ответил ей. Он смотрел на ее молодое, с гладкой нежной кожей лицо, на завитки, кокетливо уложенные вдоль висков, на аккуратный белый воротничок, заколотый брошкой из зеленых и белых камешков. Учительница была откровенно взволнована, грудь ее вздымалась, и камешки на брошке то вспыхивали, отражая электрическую лампочку, то гасли.
— Откуда вы такая? — тихо спросил капитан.
Она с вызовом приподняла голову. Она уже успела оправиться от смущения и теперь прямо и смело смотрела в его глаза.
— Откуда вы такая? — повторил капитан.
Он подумал в этот миг о том, что еще совсем недавно она бегала по утрам в школу, потом ходила на каток, читала, смеялась, плакала, когда ее обижали, радовалась, огорчалась, секретничала с подругами, задумывалась над чем-то…
Девочка… Такая, как многие другие… Как тысячи других девочек… Так почему же она выросла вот такой, какой он видит ее сейчас, холодной, невозмутимо жестокой, уверенной в своей непогрешимости? Почему?
— Вы еще молоды, — сдержанно сказал он, — вы мне, если хотите, в дочери годитесь, но, несмотря на молодость, вы жестокий, очень жестокий человек…
Она заговорила быстро, постукивая рукой по столу, а брошка ее то вспыхивала, то угасала.
— Это переходит уже всякие границы. Мальчик распущенный, не умеет себя вести, всякую гадость в класс приносит, а вы, его приемный отец, — она вновь выделила слово «приемный», — а вы, его приемный отец, защищаете его. Вместо того чтобы поддержать педагога, вы явно унижаете мой авторитет, а ведь мы, педагоги советской школы, должны опираться на поддержку семьи. Семья и школа — это единый орган воспитания подрастающего поколения, и кому, как не вам…
Она, наверное, говорила бы еще и еще, но капитан махнул рукой, как бы отгоняя от себя что-то мешающее ему, и она оборвала себя на полуслове, возмущенная, негодующая, искренне, до конца уверенная в своей непогрешимой правоте.
— Ничего вы не поняли и не поймете, — сказал капитан и встал со стула.
— Как это не поняла? — спросила учительница, но он прервал ее:
— Мой сын больше не будет учиться у вас, я перевожу его в другую школу.
И, не слушая ее, даже не поглядев в ее сторону, повернулся, вышел из учительской.
Вася стоял возле дома, поджидал его. Он обнял мальчика за плечи, прижал к себе.
— Ты будешь учиться в другой школе, — сказал капитан.
Вася кивнул.
— Завтра же я все сделаю, оформлю, что надо.
Вася равнодушно взглянул на него. Казалось, ничто его не трогало, словно капитан говорил о ком-то чужом.
— Чего ты, сынок? — капитан заставил себя улыбнуться. — Смотреть веселей, слышишь?