И он уехал.
— Скатертью дорожка, — коротко заметил Петрович, зайдя вечерком к капитану.
Он не хотел показать виду, что обижен невниманием Илюши — парень мог бы забежать, хоть руку пожать на прощанье.
— Ладно, — сказал капитан. — Ему в Москве лучше. Дома, как ни говори, и стены друзья…
Петрович не ответил, пососал трубку, потом заговорил о другом.
Ночью капитан долго сидел над своей летописью, хотел и не знал, что писать.
Собравшись с мыслями, написал:
«Илюша Астахов, который работал у нас на «Ястребе» механиком, уехал в Москву. Он очень доволен, и я рад за него. А то, о чем думал, не вышло. Да и никак не могло выйти. Потому что у него семья. И он к семье привязан, и иначе не могло быть».
Закрыл свою летопись, вышел в палисадник, пройтись перед сном. И снова подумал о том, что надо бы непременно завести собаку, все было бы не так одиноко, и, когда возвратишься с дежурства, собака встречала бы у калитки.
Как-никак живое существо. Друг.
5
Под Новый год почти вся команда «Ястреба» по старой традиции собралась у капитана.
Пришел новый механик, узкоглазый, со смугло-румяным девичьим лицом, татарин Камиль Абдуллин, его жена Катя, водолаз Иван Иваныч Сушко и, само собой, Петрович.
Каждый принес с собою бутылку водки, не рассчитывая особенно на щедрость капитана, а Камиль, кроме того, притащил огромный праздничный крендель.
— Сама пекла! — с гордостью сказала жена Камиля. Она была, по-видимому, значительно старше его, остроносая, худощавая, и, по слухам, командовала Камилем как хотела.
Иван Иваныч, мужчина огромного роста, добродушный молчун, виновато ухмыльнулся:
— А моя дома с ребятами осталась. У нас младший чего-то куксится. И мне соответственно ничего не дала…
Все было так, как и полагается, — ровно в двенадцать выпили по первой рюмке, потом пили за разные разности — за удачный ремонт, за хорошую погоду летом, за здоровье каждого в отдельности, вспомнили старика Зотова, укатившего к дочери в Балтийск, не забыли и про Илюшу, который, должно быть, живет себе припеваючи в Москве, на Покровке.
А в середине ночи разыгрался скандал. Жена Камиля перепилась, стала приставать к Ивану Иванычу и Петровичу.
Петрович брезгливо отмахивался от нее трубкой — отродясь не выносил пьяных баб, а она, смеясь тонкогубым щучьим ртом, норовила вырвать у него трубку и кричала:
— Ты меня не бойся. Ты только глянь на меня, нешто я страшная?
— Будет, будет, — тихо уговаривал ее Камиль, но она, не слушая его, приставала к Ивану Иванычу:
— Скажи правду, Иван, вовсе у тебя сын не болен, просто ты со своей индюшкой поцапался. Что, поцапался? Правду говорю?
Иван Иваныч только плечами пожимал — чего с нею объясняться? А капитан вмешался, сказал мягко:
— К чему вы это, Катя? Ну зачем?
И вдруг она обернулась к нему остроносым, в малиновых пятнах лицом и сказала беспощадно:
— Ты молчи лучше. Ты меня уговариваешь, а сам кто такой? Кто, спрашиваю?
— Катя, — укоризненно произнес Камиль.
Она блеснула на него глазом, он замолчал, опустил голову.
— А что? — с задором продолжала она. — Разве я не так сказала? Он меня уговаривает, будто и в самом деле человек, а мы-то знаем! Мы всё знаем! Люди говорят, жену выгнал с сыном, сын без отца растет, мается, а ему и горя мало. Живет себе в своих хоромах один, как мимоза!
Каждое ее слово было отчетливо слышно в наступившей тишине.
Петрович опомнился первый.
— Чего ты болтаешь? — сурово спросил он. — Чего языком без толку треплешь?
— А тебе что за дело? — спросила она, но он перебил ее:
— Дура баба, одно слово!
Она стремительно повернулась к мужу, вцепилась в его плечо колючими пальцами:
— Камиль! Слышишь, Камиль, как твою жену порочат?
— Успокойся, Катя, — он насильно усадил ее на стул, посмотрел на Петровича. Узкие кроткие глаза его потемнели. — Зачем так говоришь? Зачем женщину порочишь? Она женщина, а ты мужчина, старик, тебе не положено ругаться.
— А чего она брешет? — спросил Петрович. — Что она знает о Данилыче? Давно ли живет здесь?
Камиль бегло погладил жену по голове. Она прикрыла рукой сухие глаза.
— Не плачь, Катя…
Она притворно всхлипнула.
— Не плачь, говорю!
Потом смело взглянул на капитана:
— Вы только не серчайте, Афанасий Данилыч, серчать не надо, но у нас в городе все говорят, что вы сына бросили, и он у вас в другом городе без присмотра растет…