В этот полдень Алты остался при отаре один: чабан ушел к соседям. И в лад своим невеселым мыслям подпасок выводил на туйдуке грустную, заунывную мелодию.
Чьи-то шаги заставили его прервать песню и резко обернуться.
К навесу приближались два путника. Они вели в поводу верблюда. Один из них был неприметен, другой сразу обращал на себя внимание — он многим отличался от местных жителей: одежда и сапоги брезентовые, на голове соломенная шляпа. Она делала его похожим на гриб. Усы густые, но аккуратно подстриженные, нижняя губа короче верхней, из-за этого два передних зуба выступали наружу. Но лицо доброе, усмешливое.
Подойдя, он поздоровался с Алты по всем правилам приветственного церемониала, справился о его здоровье и лишь после этого спросил:
— Сынок, у тебя чала[9] не найдется?
Алты кивнул:
— Найдется.
— Будь добр, налей миску, а то совсем уморились.
Он говорил чуть глуховато. Алты посмотрел на него с любопытством.
— А вы кто такие? Куда путь держите?
Незнакомец сел на войлочную кошму, снял пропотевшую шляпу, отбросил ее в сторону, взмолился:
— Ты бы лучше с чалом поторопился, а не с расспросами! Меня зовут Мотды́! Подробности после.
Спутник Мотды, худощавый, с жидкой бородкой, сидел, скрестив ноги, прямо на песке и помалкивал. Алты решил, что это провожатый. Юношу распирало от любопытства, но гостей мучила жажда, и Алты, не мешкая, наполнил миску сюзьмой[10], развел ее водой из колодца; колодец был закрытый, глубокий, и вода в нем холодная, несмотря на жару. Мотды залпом выпил две миски подряд; на лбу, на щеках, даже на подбородке, заросшем черной щетиной, выступили крупные капли пота, а взгляд посветлел, оживился. Теперь Мотды был уже готов удовлетворить любопытство Алты:
— Я, сынок, батрачком. Знаешь, что это такое?
Глаза у Алты округлились:
— Батырачком? Это по-нашему — сильный, когда голодный.
Мотды громко рассмеялся:
— Нет, брат, я и на сытый, и на голодный желудок не слишком сильный!
Алты, подперев кулаками подбородок, раздумчиво смотрел на незнакомца:
— Батырачком. Что же это за слово такое?
— Батрачком, сынок! Понял? Это русское слово. А означает оно… Ну, это такой комитет. Заступник батраков.
У Алты голова шла кругом от незнакомых слов.
— Патраков?[11] Это которые из кукурузы? А чего за них заступаться?
Мотды от смеха затрясся всем телом:
— Ой, уморил! Ха-ха! Из кукурузы! Нет, сынок, батраки — это наемные работники у баев. Чабаны, подпаски, вот ты, например!
— Я — батрак?
— Ну, да. И батрачком защищает твои интересы.
— Чудно́! — недоверчиво протянул Алты.
— Что же тут чудного?
— От чего же меня защищать?
— Как — от чего? Вот, положим, бай платит подпаску гроши, бьет, измывается над ним. Или заставляет работать сверх положенных часов.
— А что такое часы?
— Как? Ты и этого не знаешь? — искренне изумился Мотды.
Алты мотнул головой:
— Нет. Не знаю.
— Ну, брат, — Мотды совсем растерялся, — как бы тебе объяснить… В сутках… А что такое сутки, знаешь? Ну, это день и ночь. Так вот, сутки делятся на двадцать четыре равных части. Каждая из них и называется «час». Понятно? Иными словами: в сутках двадцать четыре часа.
— И вы защищаете тех, кто работает больше двадцати четырех часов?
— Да нет же! — Мотды досадливо поморщился. — Экий непонятливый! Мы — за восьмичасовой рабочий день. Ясно?
— Погоди-ка. Значит, я должен работать не больше восьми часов в сутки?
— Ну да! — обрадованно воскликнул Мотды. — Молодец, сообразил!
— А кто же будет пасти отару остальное время?
Этот вопрос поставил Мотды в тупик. Словно ища поддержки, он стукнул по плечу своего спутника:
— Ведь чабаны и подпаски — те же рабочие, так? А сколько часов по закону положено трудиться рабочим? Восемь!
Жидкобородый только хлопал глазами: он и сам был таким же темным, как Алты. Недоуменно уставясь на Мотды, он спросил:
— А кто такие — рабочие?
— Беда мне с вами! — рассердился Мотды. — Что вы меня путаете? Рабочий — это рабочий.
Алты все больше убеждался, что и самому «батрачкому» многое невдомек. Он закатил глаза и часто-часто закивал:
— Ясно, товарищ батрачком. Все ясно.