Мотды, почуяв подвох, подозрительно посмотрел на подпаска:
— Что тебе ясно?
— Все-все. Ты так здорово объясняешь!
Глаза у Алты искрились лукавством, губы вот-вот дрогнут в улыбке. Мотды погрозил ему пальцем:
— Эй, малый, не слишком-то о себе воображай! Тоже мне нашелся артист! Я что хочу сказать? Чабаны и подпаски относятся к той же категории, что и рабочие.
— Гатыгор?[12]
— Вот тупая башка! Не гатыгор, а категория!
— Что ты мне голову морочишь? — рассердился, в свою очередь, и Алты. — Не понимаю я твоих гатыгорий-матыгорий.
— С тобой упаришься. Я же тебе битый час разъясняю: я призван защищать таких, как ты. От эксплуатации; От баев.
И он, не обращая внимания на бестолковые, по его мнению, вопросы Алты, принялся терпеливо рассказывать о задачах батрачкома, о правах батраков.
В стране уничтожена эксплуатация человека человеком. Больше нет ни угнетателей, ни угнетенных, ни господ, ни рабов. И нельзя допускать, чтобы бай по старинке относился к батракам, как к рабочей скотине. Чабаны и подпаски должны заключать с баями трудовые договора. А батрачком обязан следить, чтобы каждый пункт этих договоров соответствовал закону и неукоснительно выполнялся баями.
— Ясно?
Но чем больше он говорил, тем больше вытягивалось лицо у Алты. И тогда Мотды спросил:
— Послушай, парень… А ты грамоту знаешь?
— Не! — беспечно ответил Алты.
— И чего же не учишься?
Алты ухмыльнулся:
— Где ж это видано, чтобы бедняки учились?
— Нынче все должны учиться. На то и Советская власть. Или не слыхал, что у нас Советы?
— Почему не слыхал? Слыхал.
— Пора и тебе взяться за учебу.
Алты опять усмехнулся:
— Где же это я буду учиться? В степи, среди баранов?
— А разве у скотоводов нет ликбезов?
— Лукбезов?
— Ты моих слов не переворачивай! — снова взорвался Мотды. — Ликбезов. Школ по ликвидации безграмотности. Понял?
— Не.
Мотды тяжело вздохнул:
— Ты с меня семь потов согнал… Короче: хочешь учиться?
Алты сейчас одного хотелось: не выглядеть ишаком в глазах Мотды. Хотелось, слушая умного человека, понимать каждое его слово. И юноша решительно тряхнул головой:
— Хочу.
— Вот это другой разговор. Направим тебя на учебу.
— А куда?
— Пока в ликбез. До Ашхабада, даже до Теджена ты еще не дорос.
Алты почесал в затылке;
— Да… А согласится ли бай?
— Мы его и спрашивать не будем.
— А кто станет мне платить?
— Ишь, дай ему яичко, да еще и облупленное! Ты что же, хочешь учиться, да чтобы тебе же за это и платили?
— Мне ведь надо и себя прокормить, и маму.
— Будешь работать и учиться. Ты об одном помни: выучишься всю семью прокормишь, неучем не прокормишь и себя.
Эти последние слова Мотды показались подпаску особенно убедительны́ми. В самом деле: кто учен — тому и почет и деньги. Взять Халлы́-толмача[13]. Он знает русский язык лучше, чем сами русские; живет — в ус не дует, куда до него чабанам да подпаскам! А Черке́з-хан? Он хоть и молод, а в ауле пользуется почетом. Грамотей! А Чары́-толмач? Даже русские относятся к нему с уважением.
А что такое он, Алты? Да он для всех, как вон тот саксаул или вон тот верблюд! В семнадцать лет все еще подпасок. Голь перекатная! Если б его работа хоть что-нибудь ему давала, он давно был бы богачом. А то целыми днями в степи гнет спину на бая, а что за это получает? В полгода — шесть баранов. И то когда как. Все его норовят обмануть, выжать из него побольше, дать поменьше. Собачья жизнь! А встретится хороший человек, вот как Мотды, ему и говорить-то неинтересно с таким дурнем, как Алты. Бедняга даже вспотел от его расспросов. Ох, Алты, Алты, и глупый же ты, и темный же ты!
Юноше стало до слез жаль себя. Нет, прав батрачком: надо уходить от бая. И уж если Советская власть предлагает учиться, он будет учиться! Видно, и впрямь настали новые времена. Прежде ему, бедняку, нечего было и мечтать об учебе. А нынче даже уговаривают. Чудеса!
Мотды между тем с болью смотрел на подпаска и думал: «В глазах-то у парня чёртики, а в башке мешанина. В самых простых вещах не разбирается! Надо о договорах потолковать с чабаном, он-то, наверно, понятливей. А пареньку поможем… Уж власть Советская не даст ему пропасть!»
И Мотды спросил:
— Где чабан? Поговорю с ним — от тебя проку, видно, не добьешься.
Алты хотелось еще послушать батрачкома. Но, задетый пренебрежительными словами Мотды, он обиженно буркнул:
— Чабан у соседей. Вот за тем барханом!
Он бы, конечно, мог и сам сбегать за чабаном, а потом они посидели бы вчетвером и побеседовали о том о сем; но Мотды нанес его гордости слишком глубокую рану, и юноша, насупясь, отвернулся от батрачкома. Тот поднялся, кивнул своему спутнику: