— Пошли!
Алты спохватился: обида обидой, но как же он мог забыть законы гостеприимства? Позор! Он отчаянно крикнул вслед уходящим:
— Куда же вы? Поешьте лепешек с мясом!
Мотды замедлил шаг, обернулся, в его взгляде Алты прочел укор: мол, о чем же ты раньше-то думал? Юноше все же показалось, что батрачком хочет вернуться. Но тот, усмехнувшись, бросил:
— Что так спешишь с угощеньем? Подождал бы, пока мы уйдем за бархан.
Алты готов был сгореть от стыда. Вот горячка! К нему с добром, а он… Обидел гостей, оставил их голодными. Подпасок опустил голову, тяжело вздохнул.
Но агитация Мотды сделала свое дело: Алты решил уйти от бая. Он больше не даст себя эксплуатировать!
Алты воротился в родной аул. На первых порах он перебивался случайными заработками, помогая местным богатеям по хозяйству.
Жилось в ауле потрудней, чем в степи. Правда, тут уже укреплялась Советская власть, была проведена земельноводная реформа, агитаторы сулили дайханам[14] достаток и счастье. Но это в будущем, а пока приходилось потуже подтягивать пояса. Землю и воду дайхане получили, но эту землю нечем было обрабатывать, да и сеять на ней нечего. Все оставалось еще в руках у баев. Но дайхане рады были и тому, что теперь никто не затыкал им глотку, они гомонили на митингах, спорили до упаду, вступали во всевозможные организации.
А еще Советская власть дала им благородную возможность — учиться.
Алты ушел от бая, так больше и не повстречавшись с батрачкомом. Но из головы у него не выходили слова Мотды об ученье. В ауле открылась школа, однако Алты от этого было мало радости: не мог же он в свои семнадцать лет сидеть за одной партой с малышами! Но вскоре он услышал, что в ауле Гутлы́ Яз создан ликбез. Вот это было то, что нужно! Мотды как раз и советовал подпаску поступить в школу ликбеза. Учились там вечерами, днем можно было работать.
Алты начал посещать ликбез. Парню пришлось туговато: с утра до вечера для одного богача он рубил колючку на растопку, а потом, усталый, тащился бог весть в какую даль набираться ума-разума. Но он был молод, полон сил и горел желанием учиться. Все тяготы жизни были ему нипочем! Как только он клал перед собой бумагу и карандаш, усталость как рукой снимало. Здорово это было — выводить на листе бумаги слова, которые мог прочесть человек, живущий за тысячи верст отсюда! Это казалось Алты каким-то колдовством. Не раскрывая рта, с помощью карандаша разговаривать с кем угодно! Великое это дело — уметь писать и читать. Великое это чудо! Алты учили этому волшебству чтения и письма, и у него было светло на душе; все его радовало, даже то, что многие слова начинались с той же буквы — первой буквы алфавита, — с какой начиналось и его имя.
Конечно, учили в то время не так, как сейчас. Дело было новое, не обходилось без ошибок и несуразиц. Ликбез, где занимался Алты, помещался в старой ветхой кибитке. Освещала ее керосиновая лампа. В ее слабом, скудном свете с трудом можно было различить лицо учителя, смуглое, бородатое, изрытое оспой.
Главной же бедой этого ликбеза был, пожалуй, как раз сам учитель. Звали его Ата́-мулла́. Прежде он и был муллой, священнослужителем. Но советская новь властно наступала на старину; муллы уже не пользовались былым влиянием, и самые умные из них старались приспособиться к новым условиям. Оставив поповскую профессию, они оканчивали в Ашхабаде трехмесячные курсы учителей и шли в школы, в ликбезы. Советской власти ничего не оставалось, как воспользоваться их услугами: образованных людей было тогда в Туркмении еще очень мало.
Ата-мулла садился посреди кибитки на намазлык[15], надевал старые очки — одна из дужек была заменена проволокой, а другая ниткой — и начинал урок. К ученикам он относился с нескрываемым высокомерием и издевкой. Это всё были бедняки: и юные, как Алты, и постарше, с уже округлившимися бородами, и совсем пожилые. Все они впервые в жизни держали в руках карандаш. Мулла смеялся в душе, наблюдая, как старательно и неумело, прикусив от напряжения языки, выводят они корявые строчки. Проверяя написанное, он с иронией восклицал:
— Как ты написал букву «а»? Она у тебя кривая, словно пастуший посох! А ты? Твое «а» похоже на след, оставленный на песке черепахой. Алты! Что ты тут накорябал? Это же не черточка, а трещина на тарелке!
Ученики недружно смеялись. А мулла, довольный собой, довольный своими шутками, продолжал:
15
Намазлы́к — небольшой войлочный коврик, предназначенный для свершения нама́зов — молитв.