— А ты напишешь мне заявление? — оживился Алты.
— С превеликим удовольствием! Учиться, сынок, — дело похвальное.
Но, как оказалось, рука у поэта была не такая уж легкая. Он, видно, сам смутно представлял, что такое рабфак и кого туда принимают. Когда Алты вручил свое заявление директору рабфака, тот пробежал его глазами и с сожалением глянул на юношу: с такими знаниями, как у него, в рабфак не брали.
— Сынок, мы не можем тебя принять. Тебе еще до рабфака подучиться надо…
Алты показалось, рушится последняя надежда. Глаза его подозрительно заблестели. Тогда участливый директор, чтобы не огорчать юношу решительным отказом, сказал:
— Да и набор пока не объявлен. Ведь сейчас каникулы.
— Каникулы? А что это такое?
— Летом студенты отдыхают.
— Примите меня, я тоже буду отдыхать.
— Пойми, сынок, набор начнется только осенью.
— А что мне делать до осени?
— Прости, сынок, ничего не могу тебе посоветовать.
Алты толкнулся еще в несколько учебных заведений, всюду ссылались на каникулы. Деньги у Алты подходили к концу. Как же быть? Одно ему было ясно: в Теджен он не возвратится, пока не добьется своего. Отступить перед первой преградой недостойно мужчины. Бегхан засмеет его: «Бахвалиться ты мастер, а как дошло до дела, сплоховал. Ступай-ка, брат, пасти своих овец, только это тебе и по плечу». Ай, ведь когда-нибудь кончатся же эти каникулы-маникулы! А пока он уж как-нибудь перебьется, не впервой.
Всё же Алты пал духом. Он никак не мог найти подходящей работы.
Неожиданно, слоняясь по ашхабадским улицам, Алты столкнулся с человеком, лицо которого показалось ему знакомым. Да это же земляк, Бяши́м!.. Алты обрадованно бросился к нему:
— Бяшим!..
Тот, узнав Алты, удивленно поднял брови:
— Алты? Каким ветром тебя сюда занесло?
— А, не спрашивай!
— Натворил что-нибудь, и дёру? Это на тебя похоже.
— Да нет, ничего я не натворил. Я учиться приехал. А везде каникулы! Куда ни сунусь — от ворот поворот.
— Что ж, все верно.
— Что — верно?
— Сейчас действительно каникулярная пора. Я сам на каникулах.
— А ты где учишься?
— В студии.
— В устудии?
— Да, в драматической студии. Учусь на артиста.
Алты взглянул на земляка с завистливым восхищением:
— Ты будешь артистом?
— А что особенного? Перед нами теперь все двери открыты.
Алты вздохнул:
— Только, видать, не для таких, как я.
— Это ты зря! У нас в студии много тедженских.
— И меня могут принять?
— Ты же неграмотный.
— Я ликбез кончил.
— Этого мало. К тому же прием начнется через месяц. — Бяшим задумался. — Слушай, чем черт не шутит. Подай через месяц заявление, может, повезет.
— Думаешь, стоит попытать счастья?
— Попытка не пытка. Помню, как ты в ауле всех передразнивал. Как знать, может, ты самородок! А к талантам из народа в студии особое отношение.
— Ой, спасибо, друг! — воскликнул Алты. — Ха! Я — самородок! — но тут же прикусил губу. — А куда же мне до осени деваться?
— Ну, уж этого я не знаю. Устройся на работу. А пока пошли в общежитие, чай пить.
Общежитие — одноэтажный кирпичный дом — находилось во дворе студии. В каждой комнате жило по нескольку учащихся, в комнатах было чисто, уютно. Алты, обходя земляков, оглядывая их жилье, только завистливо посапывал. И на друзей-тедженцев он смотрел с нескрываемой завистью: вот бы и ему, как они, учиться в студии, жить в одной из этих аккуратных комнат! Но достоин ли он такого счастья? Кто он? Бедняк, невежда! Куда ему до студийцев!
И все же он решил дождаться осени и попробовать про-биться в студию. Пока же надо было искать работу: в кармане оставался последний рубль. В городе строилась текстильная фабрика, но туда Алты опоздал, рабочих уже наорали. После долгих скитании по городу он забрел на биржу труда. Встал в очередь. Очередь длиннющая: в то время еще не покончили с безработицей и таких, как Алты, было много.
Его взяли ремонтным рабочим — чинить мостовые в городе. Заработка едва хватало на пропитание. Но скоро он лишился и этой работы — она была сезонная. В конце концов пришлось податься в сельскую местность, под Ашхабадом. Там Алты нанялся к зажиточному дайханину — рубить колючку. За сто кучек колючек ему платили пятьдесят копеек и задаром кормили. Но нарубить столько было непосильным трудом. Колючка здесь, в отличие от тедженской, мелкая, кусачая, она в кровь обдирала колени, рвала и без того обветшалую одежду. Да и притаптывать ее прохудившимися чокаями было нелегко. Алты еле удавалось заготавливать за день сорок кучек.