Все трое вооружились пистолетами и стояли бок о бок, готовые обнажить шпаги.
Дог все еще нюхал воздух, повернув массивную голову к огромному дереву, и глухо рычал. Должно быть, он учуял врага.
Кто-то из авангарда полусотни крикнул:
— Ay, perrito![24]
Пес, услышав эту команду, яростно бросился вперед, надеясь схватить зубами таинственных соперников, не осмеливающихся показаться.
Мендоса, не сводивший с животного глаз, был готов к стрельбе. Он раздробил собаке череп, а в то же время граф и гасконец открыли огонь по полусотне, стреляя не целясь.
Испанцы, полагая, что им противостоит крупный отряд этих ужасных, никогда не промахивающихся буканьеров, моментально исчезли в болотных тростниках.
— Разбежалась полусотня! — рассмеялся гасконец. — А нам теперь придется поработать ногами, потому что завтра утром они вернутся сюда и, когда узнают, по нашим следам, что имели дело всего с тремя противниками, пустятся в погоню. Самое время удирать, сеньор граф!
— Такие-то чудесные прогулки совершаются в Сан-Доминго, — сказал Мендоса. — Я лично предпочитаю прогуливаться по палубе «Новой Кастилии».
И они пустились бежать так, словно за ними гналась по пятам стая огромных псов.
Гасконец, обладатель самых длинных ног, мчался с невероятной скоростью вдоль лесной опушки, отступив все же за первые ряды деревьев, из боязни быть замеченным полусотней, оправившейся от неожиданности и снова сформировавшейся для погони.
— Этот плут поклялся уморить меня! — ворчал Мендоса, сопевший тяжело, словно буйвол. — И долго еще будет длиться эта история?
Казалось, гасконец наделен невероятной выносливостью и стальными мускулами, так как он ни на секунду не замедлял свой бег.
Сын Красного корсара оказался не менее выносливым, у него и скорость была высокой, как будто он давно привык к длинным пробегам.
Это бешеное галопирование продолжалось около часа, потом гасконец остановился.
— Возможно, и достаточно, — сказал он. — Полусотня боится больше нас и не осмелится пуститься за нами в погоню, прежде чем не встретит другую полусотню или не разживется собаками, а на это надо время, и мы сможем добраться до виллы маркизы без новых приключений.
— Но вы же даже не знаете, где мы находимся! — еле выговорил Мендоса, пыхтевший как кузнечный мех или свежий ночной бриз.
— Если идти не останавливаясь, можно попасть даже в Париж! — парировал Баррехо.
— У меня на родине говорят, что все дороги ведут в Рим, — добавил граф.
— Но не на виллу Монтелимар! — не сдавался Мендоса, бывший, как казалось, в плохом настроении.
— Вы, приятель, все время ворчите на своего капитана. Это нехорошая привычка, — сказал гасконец.
— Исправлюсь со временем.
— Вы, пожалуй, уже стары для этого.
— Флибустьеры всегда молоды. Испанцы об этом знают.
— О, я этого не отрицаю, дружище! У вас всегда в груди горит огонь.
— Только вот ваших ног нет.
— Ну, так что мы теперь будем делать, дон Баррехо? — спросил граф.
— Что касается меня, то я бы позавтракал, — сказал Мендоса. — После этой гонки у меня разыгрался акулий аппетит.
— Пока что удовольствуйся своей трубкой, — посоветовал граф. — Если не поможет, затяни потуже пояс.
— Хороший совет, — согласился гасконец.
— Только он никого до добра не доведет, — пробурчал Мендоса. — Вот и займитесь его применением на практике.
— Вы ничего другого не можете предложить, дон Баррехо? — спросил граф.
— Могу: давайте ляжем в эти свежие травы и будем отдыхать до утра.
— А кайманы? — спросил Мендоса. — Совсем недавно вы очень боялись этих животных.
— Они далеко отсюда, а потом мы же не будем закрывать глаз.
— Поскольку нет ничего лучшего, придется выполнять этот совет, — сказал граф и повалился в траву, с видимым удовольствием вытягивая ноги. — Уже двое суток, как я и этот вечный ворчун не отдыхали. Не так ли, Мендоса?
— Может быть, и больше двух суток, — проговорил Мендоса, подражая графу.
Гасконец внимательно поглядел во всех направлениях, потом встал на колени, приложил ухо к земле, внимательно прислушался, а потом в свой черед вытянулся в траве, объявив:
— Ничего, мы можем отдыхать.
Но закрыть глаза было нелегко.
Непрерывно рокотали крупные жабы, и рокот их становился все громче; кайманы во всю старались подражать им, а лягушки соревновались между собой в силе своего исступленного посвистывания, как будто все они договорились помешать Мендосе вздремнуть хотя бы с четверть часа.